Сестра Мария быстро причесала свои короткие черные волосы, накинула черный плащ с вуалью и вышла из кельи. В коридорах монастыря было еще холоднее, и она постаралась ускорить шаг, чтобы побыстрее оказаться в тепле хорошо натопленного общего зала. Оказавшись в нем, среди других сестер, встретивших ее приветливыми улыбками, она сразу почувствовала себя лучше и уже не такими тяжелыми и медленными шагами добралась до своего обычного места. Остальные монахини тоже уже разбегались по местам, некоторые негромко о чем-то перешептывались, сдерживая смешки, кто-то, тоже шепотом, призывал болтушек настроиться на серьезный лад. Мария Доминга постаралась отрешиться от всех этих посторонних, мирских звуков и сосредоточиться на главном. Обычно это удавалось ей легко, но бывали и такие дни, когда разные мелочи все время отвлекали женщину от молитвы. Так было и сегодня – мысли Марии то и дело возвращались к ее давно умершему жениху, и она ничего не могла с этим поделать. Из-под опущенных ресниц снова и снова скатывались по щекам слезы. Женщина украдкой смахивала их, но они появлялись опять, и прекратить плакать было выше ее сил. К счастью, склонившие рядом с ней головы сестры не замечали этого, а если кто-нибудь из них и обратил внимание на ее слезы, то не догадался об их истинной причине, посчитав, что старая монахиня просто слишком расчувствовалась во время молитвы.
И только в самом конце, прошептав про себя завершающие слова, Мария Доминга наконец почувствовала долгожданное умиротворение. «Их нет со мной, но ведь скоро мы с ними встретимся, скоро я снова увижу Николая! – подумала она с облегчением. – Так чего же я плачу, ведь ждать осталось совсем недолго! Гораздо меньше, чем мне уже пришлось прождать…»
Она улыбнулась, провела ладонями по все еще мокрым от горячих слез щекам и попыталась подняться с колен, но внезапно поняла, что не может этого сделать. Ноги не слушались, а спина снова налилась такой сильной болью, что невозможно было ни выпрямиться, ни согнуться еще сильнее. Мария подняла голову и виновато посмотрела на проходившую мимо молоденькую сестру Марию Анну. Та, поймав ее взгляд, мгновенно поняла, в чем дело, и, подхватив старую монахиню под локоть, попыталась помочь ей выпрямиться. Несмотря на то, что Мария Доминга и в старости осталась тонкой и легкой, девушке пришлось поднатужиться, но на помощь ей пришли еще две монахини, и все вместе, общими усилиями, они поставили пожилую женщину на ноги.
– Вам плохо, сестра? – заботливо спросила Анна. – Хотите отдохнуть? Мы кого-нибудь попросим, чтобы вас заменили на уроках!
– Нет, что ты, все хорошо, просто спина чуть-чуть побаливает, – успокаивающе улыбнулась Мария Доминга. – Не надо меня заменять, я справлюсь!
Сестры посмотрели на нее с сомнением.
– Если все-таки почувствуете, что вам тяжело, – скажите! – попросила Анна все тем же заботливым тоном, и Мария снова едва не расплакалась.
«Какие они все милые, хорошие, как они меня любят! – вздыхала она про себя, ковыляя в трапезную и удивляясь, что эта приятная, но все же вполне обычная забота монахинь вызывает у нее такие сильные чувства. – Совсем старая стала, скоро из-за каждого пустяка буду слезу пускать!»
Между тем идти ей действительно было тяжело – короткий путь в трапезную отнял у монахини почти все силы, и уже у самого входа ей снова пришлось опереться на плечо одной из более молодых и сильных сестер. Добравшись с ее помощью до стола, Мария тяжело плюхнулась на скамейку и долго не могла отдышаться. Радовало ее лишь то, что в ближайшие полчаса ей не надо будет никуда идти, и она очень надеялась, что сможет за это время как следует отдохнуть.
Завтрак ей тоже принесла одна из монахинь. Мария Доминга съела несколько ложек безвкусной каши, отломила маленький кусочек серого хлеба и поняла, что не сможет больше съесть ни крошки. Оставлять почти полную тарелку было жаль, монастырская жизнь приучила ее беречь еду, но она не могла ничего с собой поделать и утешала себя тем, что ее каша и хлеб достанутся птицам. К счастью, никто из сидевших за столом рядом с ней не обратил внимания на ее плохой аппетит и не стал в очередной раз спрашивать, хорошо ли сестра Мария Доминга себя чувствует и не нужна ли ей помощь.
Несмотря на то что Мария почти не ела, после завтрака к ней как будто бы вернулись силы: она прошла по коридору и вышла на улицу сама, уже не задыхаясь. Прохладный декабрьский ветер дохнул ей в лицо свежестью, и пожилая женщина взбодрилась еще больше. «А ведь послезавтра Рождество! – вспомнила вдруг она. – Кажется, за завтраком девушки об этом говорили… Не разболеться бы перед праздником, а то ведь испорчу всем настроение!» Она вздохнула и, вновь ощутив постепенно наваливающуюся на нее усталость, зашагала еще медленнее. Почему-то ощущения праздника и хотя бы небольшой радости из-за его приближения у нее тоже не было. Хотя Рождество она любила всегда, в детстве – за подарки и сладости, в старости – по-настоящему, серьезно. Но сейчас ей было словно бы все равно, будет она отмечать этот праздник или нет…
Она зябко поежилась и еще сильнее закуталась в черный доминиканский плащ. И внезапно, как наяву, услышала голос Николая Резанова: «Кончита, вы даже не представляете, что такое настоящий холод! В России зимой не просто холодно, там все засыпано снегом, там все реки и озера превращаются в лед!» Она так и не увидела снега, так и не узнала, что же такое – настоящая русская зима… Зато замерзший в Сибири Николай узнал это слишком хорошо…
Нет, не будет она сейчас думать о Николае, ей же через четверть часа начинать урок, рассказывать детям разные умные и интересные вещи! Не хватало еще расплакаться перед учениками! И опять, уже неизвестно в который раз, Мария удивилась своему равнодушию к окружающему ее миру: идти на урок и проверять домашние задания учеников ей тоже совершенно не хотелось. Нет, дети не стали ее раздражать, она по-прежнему относилась к ним хорошо, по-прежнему думала о каждом из них, даже о самых больших разгильдяях, с любовью и нежностью, но больше всего ей сейчас хотелось бы, чтобы уроки по какой-нибудь причине отменили. Мелькнула мысль, что надо было не строить из себя здоровую и полную сил женщину, а согласиться с сестрами, предлагавшими ей найти себе замену на сегодняшний день, а самой как следует отдохнуть или даже послать за доктором.
Монахиня оглянулась на оставшееся далеко позади главное монастырское здание, потом снова посмотрела вперед, на совсем близкую школу и снова поежилась от пронизывающего северного ветра. О том, чтобы проделать весь пройденный путь еще раз, ей не хотелось даже думать. Лучше уж идти в школу, в тепло, а ученикам, пожалуй, стоит дать задание самостоятельно почитать учебник, а потом отпустить их с уроков пораньше по случаю приближающегося Рождества.
