— Думаю, нет такого испытания, которого вы не могли бы вынести и стать еще сильнее.
Ева резко повернулась к нему.
— Вы… думаете, будто я твердая, как скала?
— Нет. О господи, нет. Может, закаленная, как клинок?
— Не нежная, как цветок?
Адам негромко рассмеялся. Потаенные чувства, невысказанные слова так долго теснились в его голове, ища выхода… Наконец он дал им свободу. Они плавно потекли, одно за другим, словно танцоры, скользящие по сцене.
— Нет. Вы сложная… Удивительная… неповторимая… бесстрашная… забавная… сильная… умная… преданная… любящая. — С каждой встречей он открывал в Еве что-то новое, непознанное. Он мог бы говорить о ней бесконечно. Слова рвались из его сердца. Чудесная. Прекрасная. Опасная. Необыкновенная. Моя. Адам не решался произнести их вслух, но они пронизывали каждую его фразу.
Подобно художнику, он точными, смелыми мазками рисовал ее портрет. Ева слушала его, затаив дыхание и смущенно опустив глаза.
— Я так рада, что вы пришли. — Голос ее осекся.
«Ничто не могло бы удержать меня». Адам понимал, что противиться неизбежности бессмысленно. Он принадлежал Еве всем сердцем, всей душой.
Он молча кивнул, не в силах заговорить, задыхаясь от переполнявших чувств.
Взгляд Евы скользнул по его руке, по пальцам, где остались незажившие ссадины от удара, которым он уложил Хейнсворта.
— Ох, Адам. — Мягко взяв пастора за руку, она сжала его ладонь. Дыхание преподобного прервалось. Время замедлилось, потекло густым шелковистым потоком. — Я не хочу, чтобы вы снова поранились из-за меня. Я… — Графиня неожиданно замолчала. — Мне невыносима мысль, что вы страдаете.
Ева подняла глаза. Она казалась подавленной, почти испуганной своим признанием. Кожа на ее щеках натянулась, лицо застыло.
— Ева, — хрипло прошептал Адам. — Айви.
Он погрузил пальцы в ее пышные волосы, чувствуя, что тонет, опускается все глубже и глубже, безвозвратно, неотвратимо. Он наклонился вперед, мягко запрокинув голову Евы, и, измученный нестерпимой иссушающей жаждой, впился в ее губы. Исступленная страсть полыхала в нем, тихая нежность и мягкость сгорали в ее пламени.
У Евы вырвался вздох, по спине пробежала дрожь. Этого мгновения она ждала всю жизнь, быть может, даже не зная того. В больших руках Адама она чувствовала себя хрупкой фарфоровой статуэткой. Жаркие губы, ненасытный язык Адама завладели губами графини, подчиняя себе ее волю. Страстное желание, которому невозможно противиться, захлестнуло Еву. Смутное чувство опасности вспыхнуло было и тотчас погасло. Слишком поздно — она уже переступила черту. Оставалось лишь уступить, покориться этой необоримой силе. Отдаться чувству бездумно, безвозвратно. Этот мужчина был предназначен ей судьбой.
Ева и представить не могла, что поцелуй способен одурманить, как опиум. Изумленная, испуганная, она нетерпеливо потянулась к Адаму, чтобы снова пережить это чувство: касание губ, сплетение языков, жадное волнующее узнавание.
Адам глухо застонал, его тело налилось огнем. Дрожа от желания, Ева скользнула к нему на колени. От нетерпения ее руки и ноги вдруг стали непослушными, неловкими. Ощутив твердость его плоти, она вздрогнула; наслаждение, внезапное, как молния, пронзило ее. Руки взметнулись, обвив шею Адама. Он разжал пальцы, и спутанная грива ее кудрей накрыла темным облаком их обоих. Не сводя горящего взгляда с лица Евы, он нежно провел ладонью по ее щеке, по губам, коснулся шеи. Взявшись за ворот ночного пеньюара, он потянул его вниз, обнажив плечи. Потом прижался губами к знакомой голубой жилке, трепещущей у нее за ухом. Его сотрясала дрожь, и Ева невольно задумалась, как давно он не прикасался к женщине. Позволит ли он себе обладать ею?
Графиня не оставила ему выбора. Приняв решение за него, она потянулась к пуговицам на его брюках. Адам обнял ее за плечи, жар его ладоней обжигал ее кожу сквозь тонкий муслин. Он не остановил Еву и не произнес ни слова, пока ее трясущиеся пальцы расстегивали пуговицы одну за другой. Лишь нежно поцеловал в губы, в глаза, в шею.
Выдернув из-за пояса рубашку Адама, она высвободила и обхватила ладонью его восставшую плоть. Адам с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Ее рука ласкающим движением скользнула вниз, затем вверх. Закрыв глаза, Адам опустил голову. Горячее дыхание тяжело вырывалось у него из груди. О, Ева умела доставить мужчине наслаждение! Прислушиваясь к хриплым вздохам Адама, улавливая малейшие движения его напряженного тела, она все сильнее распаляла в нем жажду. Но никогда прежде эта игра не казалась ей такой упоительной. Никогда прежде, даря наслаждение, она не ощущала столь острого блаженства. Страсть разгоралась в ней все сильнее, затмевая разум и чувства, поглощая целиком, без остатка. Голова Адама безвольно запрокинулась. На шее вздулись жилы. Внезапно его ладонь накрыла ее руку, приказывая остановиться.
На мгновение Еву охватил страх. Ей показалось, что Адам сейчас встанет и уйдет. Но он взялся за подол пеньюара и стянул его через голову. Тонкий муслин соскользнул на пол.
Она почувствовала, как у Адама перехватило дыхание. Он жадно впился глазами в ее обнаженное тело.
Его ладони, сжимавшие талию Евы, замерли, в синих глазах плескался темный огонь. Еву вдруг сковала робость. На лице Адама отражалось немое восхищение. Он видел в ней драгоценный дар, чудо, ниспосланное ему судьбой, само совершенство.
Она приникла к груди Адама, чувствуя сквозь рубашку жар его тела. Пастор был полностью одет, а она осталась нагой, но ей это нравилось. Беззащитность лишь обостряла желание.
Ладони Адама скользнули по ее спине, и Ева сомкнула веки, отдаваясь блаженству. Он прикасался к ней впервые, это казалось чудом. Его пальцы пробежали по ее животу, нашли нежный треугольник между бедер, нащупали горячую плоть, влажную от желания. Каждое страстное, нетерпеливое касание отзывалось в Еве волной дрожи. В движениях Адама появилась властная уверенность, словно отныне Ева принадлежала ему одному. Обхватив руками бедра Евы, он приподнял ее, а затем опустил, прижал к себе, пронзив ее плоть. Их тела слились, и у него вырвался тихий стон.
— Боже, Ева. О боже…
На мгновение они замерли в неподвижности, наслаждаясь чувством полного единения. Их дыхание смешалось. Грудь Евы тяжело вздымалась, сердце взволнованно колотилось о ребра. Сжав в ладонях ее лицо, Адам нашел губами ее губы. Ева плавно качнулась вверх, потом вниз. Два тела заскользили, сплетаясь в страстном объятии. Пальцы Адама обхватили груди Евы, пальцы нежно сжали соски. Она вздрогнула, затрепетала, настигнутая обжигающей волной блаженства.
— Да, о боже. Да, пожалуйста…
Бедра Адама выгнулись, заставив Еву глухо застонать. Каждый выпад отзывался в ней сладостной дрожью. Имя Адама слетело с ее губ.
Опустив голову, он обвел языком ее розовый сосок, потом нежно сжал зубами, и Ева безвольно обмякла в его руках, будто ее тело пронзило молнией.
— Адам…
Прежние любовники вели себя с ней как опытные путешественники, вооруженные картой и компасом. Она всегда знала, где, как и когда они прикоснутся к ней. Теперь же все было иначе. Вместо рассчитанной стратегии — спонтанность, порыв, подлинное чувство. Ева не могла вообразить ничего эротичнее этой голодной страсти, этой исступленной жажды, этого безумия. Чувственный ритм тел, хриплое дыхание, жаркие объятия, сплетение рук, взлет, падение, погружение в глубокий темный омут. Пьянящий восторг.
Когда волна подступающего блаженства захлестнула Адама, Ева прочла это в его глазах — затуманившихся, потемневших. Лицо Адама исказилось, дыхание прервалось.
— Ева… я…
Тело его окаменело, застыло на краю бездны. Но Еву уже подхватил стремительный, бурлящий огненный поток наслаждения. Ее тело расплавилось, растворилось в нем, и тогда Адам сделал последний выпад.
Ева уткнулась лицом ему в шею, чтобы заглушить крик, рвущийся из ее груди.
Они замерли в объятиях друг друга, пока их горячее срывающееся дыхание не стало медленнее, ровнее. Комната постепенно обретала прежние очертания, к Еве возвращалось чувство реальности, складывающееся из множества ощущений. Ее руки обнимали широкую спину Адама под рубашкой. Капельки пота, выступившие у нее на спине, приятно холодили кожу. Шелковистые волосы падали ей на лоб. Ласкающие пальцы Адама скользили по ее телу.
