– Садитесь, – сказал он и протянул правую руку Жоану.
Жоан взял ее и, наступив своей сандалией на сапог Микеля, в прыжке уселся позади валенсийца. Без дальнейших церемоний, не обменявшись ни словом, они продолжили путь, опять-таки рысцой, в сторону моста. Через некоторое время ватиканская гвардия уже расчищала им путь со всевозможными военными почестями.
– Не думаю, что ты отдаешь себе отчет в том, какому риску подвергаешь всю операцию, – в ярости набросился на Жоана Микель, когда они вошли в его крохотную келью.
Рядом с ним в молчании стоял брат Пьеро Маттео с перекошенным лицом, глядя в пол и скрестив руки таким образом, что они были полностью скрыты рукавами его монашеского облачения.
– Если приспешники Савонаролы узнают, что ты пользуешься монашескими одеждами, не будучи монахом, они сожгут тебя живьем на костре, – продолжил он свою речь. – Ты должен оставаться здесь по ночам, привыкнуть к ночным молитвам и мысленно готовиться к испытанию. Я сказал тебе, чтобы ты выкинул из головы всех женщин. Я не поехал в лавку сегодня ночью, чтобы забрать тебя, потому что не хотел устраивать скандал, ибо это нанесло бы непоправимый ущерб миссии, которую Цезарь и его отец поручили нам. Хотя, смею тебя заверить, я с радостью бы его устроил. До зубовного скрежета мне хотелось сделать это.
– Женщины? – ответил Жоан, чувствуя, как его щеки краснеют от возмущения. – На что вы намекаете, говоря о женщинах, черт возьми? Я не развлекался с женщинами! Я был со своей женой. Конечно, я понимаю, что в любой момент могу расстаться с жизнью, и совсем не обязательно на костре, потому что это безумное предприятие с монахами-доминиканцами, в которое вы меня вовлекли, чревато непредсказуемыми опасностями. Я не монах и не помышляю им быть. Я – человек, занимающийся книгами и любящий свое дело. – Он остановился, чтобы набрать воздуха в легкие, прежде чем продолжить: – Вы обманули мою жену, сказав ей, что я не вернусь домой, потому что такова моя воля. И ей было очень больно. Я не позволю вам поступать подобным образом ни под каким предлогом. Вы даже представить себе не можете, как я ее люблю. Она еще не пришла в себя после изнасилования и нуждается во мне. Или я буду с ней по ночам, или прекращу играть роль монаха днем. И если вам это не понравится, я уйду.
– Ты не можешь уйти.
– Значит, распрощаюсь с молитвами.
Оба уставились друг на друга в ярости. Время текло. Дон Микелетто не привык к тому, чтобы кто-то выдерживал его взгляд, и наконец изрек:
– Я запру тебя, пока ты не переменишь свою точку зрения.
– Идите вы к черту!
Валенсиец повернулся и, возмущенно шипя, вышел из кельи. Жоан некоторое время оставался стоять, но потом, не обращая внимания на монаха-доминиканца, улегся на койку.
– Помолимся? – тихо спросил монах через некоторое время. – Вам это не помешает.
– Пожалуйста, оставьте меня и вы тоже, брат Пьеро. Я хочу побыть один.
Доминиканец вышел из кельи, бормоча что-то себе под нос. Возможно, это было благословение, а Жоан продолжал лежать лицом вниз, перебирая в памяти счастливые мгновения любви, которые подарила ему его супруга, и вспоминая ее тепло, мягкость и обаяние. Почему именно сейчас, когда она начала приходить в себя благодаря его нежности, нагрянуло все это? У него не было с собой его дневника, но Жоан представил, как пишет в нем: «Будь проклята судьба, разлучающая нас».
Он пообедал с братом Пьеро, выслушал рассказанные им увлекательные истории, которые никоим образом не относились к жизни в монастыре, а также его совет не воспринимать все происходящее так драматично. Тем не менее он отказался принять участие в молитвах в шестом и девятом часу. Жоан даже не сделал попытки выйти за пределы гостевого дома, хотя видел стражника у дверей. Ему бы не позволили уйти. Он прохаживался по внутреннему дворику, обозревая здание: оно было трехэтажным, и Жоан подумал, что всегда улучит момент, чтобы подняться на верхний этаж в поисках окон, через которые сможет незаметно спуститься, поскольку все окна нижнего этажа были забраны решетками.
Совсем немного времени оставалось до вечерни, когда появился Микель Корелья. Хотя он и приставил стражника, суровое выражение лица, с которым валенсиец покинул его утром, исчезло. Сейчас он выглядел вполне спокойным и даже улыбнулся, завидев Жоана.
– Все в порядке, – сказал он.
– В порядке? – ответил Жоан удивленно.
– Да, я все обсудил с твоей женой, мы переговорили и заключили соглашение.
– Моя жена? Какое она имеет отношение ко всему этому?
– Полное. Если бы не она, ты не вел бы себя как полный идиот, как кот в период случек.
Жоан смотрел на капитана недоверчиво. Для него стала новостью эта сторона деятельности валенсийца. Жоан думал, что его коньком было нападение, как у разъяренного быка, на пути которого все расступались. Но похоже, он умел и договариваться, не только биться головой о стену.
– Ах, неужели? И о чем же вы договорились?
– Твоя жена гораздо умнее тебя и понимает важность нашей миссии. А также необходимость того, чтобы ты присутствовал на вечерних молитвах и привыкал к тому, чтобы на сон отводилось всего два часа, чтобы потом проснуться, помолиться и заснуть на следующие два часа, и так раз за разом…
– Мне трудно поверить, что она это понимает, – сказал Жоан скептически.
– Представь себе. Но она также хочет, чтобы по ночам ты был рядом с ней. Поэтому мы договорились, что одну ночь ты будешь проводить здесь в молитвах, а следующую в лавке, в которую ты будешь проникать тогда, когда никто тебя не увидит, – с помощью Никколо. Уходить же будешь до того, как лавка откроет свои двери, чтобы, опять-таки, никто тебя не увидел. Пусть работники думают, что ты в отъезде.
– А моего мнения никто не спрашивает? – Жоан изобразил раздражение, несмотря на то что это решение позволяло ему вздохнуть с облегчением. – Что будет, если я не соглашусь?
– В таком случае это будет уже не мое дело, а исключительно твое и твоей жены, которая дала мне слово, ибо не хочет допустить твоего заключения в тюрьму. Иди и спорь с ней. Хотя ты и сам прекрасно знаешь, что с ней не так-то легко договориться.
Зная об отношении Анны к Микелю, Жоан догадывался, насколько сложными были эти переговоры, хотя валенсиец и пытался представить дело решенным. Однако Жоану абсолютно не понравилось, что ватиканский капитан вел беседы с его женой, не получив на то его предварительного согласия. Его устраивало достигнутое соглашение, но он не мог отказать себе в маленьком торжестве.
– Я соглашусь, – сказал он, выдержав долгую паузу, во время которой с вызовом смотрел в глаза Микелю, – но взамен попрошу кое-что.
– Что именно?
– Что эту ночь, первую с момента соглашения, я проведу с Анной. И что перед моим отъездом мы проведем вместе целый день и две ночи в счет прощания.
Микель наморщил лоб. Ему совсем не хотелось заново обсуждать условия договора, который он считал заключенным.
– Согласен на эту ночь, – сказал он после раздумья. – Однако такое продолжительное прощание будет иметь свою цену.
– Какую?
– Ты приложишь все усилия и полностью посвятишь себя тому, чтобы, находясь здесь, превратиться в настоящего монаха.
– Даю слово.
– Тут ты должен вести себя как образцовый монах, а дома можешь быть не только котом, но и львом в период течки, – заключил валенсиец со смехом.
45
Микель Корелья решил продлить еще на неделю период подготовки Жоана. Он ворчал, говоря, что время поджимает и что, если бы не выходки книготорговца, они бы спокойно уложились всего в одну неделю. Жоан, играя роль Рамона де Мура из монастыря Святой Катерины, с каждым днем чувствовал себя более уверенно, все лучше разбирался в тонкостях монастырской жизни, и через несколько дней обучение его братом Пьеро, доминиканцем в белом одеянии, стало чередоваться с наставлениями облаченного в черную сутану брата Педро де Ольмедо, который рассказывал об особенностях испанской инквизиции.
