Перегрин даже не старался развязать завязки. Он их перерезал и начал снимать одежду.
— П-п-постой, — выговорила Оливия. — П-подожди.
— Ждать нельзя.
— Я с-сама.
— Ты вся дрожишь.
— М-мне холод-дно.
Он стянул панталоны с её ног и снял совсем. Лайл завернул обнажённую Оливию в одеяло, едва сознавая зачем он это делает, но не заботясь о причине.
Она только всхлипывала и бормотала чепуху: незаконченные предложения, маловразумительные фразы. Что-то о пари и письмах, которых было так мало, и почему она сохранила эти лохмотья, но ведь Бэйли её понимает, не так ли?
Она бредит.
Бред — признак лихорадки. Лихорадки от воспаления лёгких.
Перестань думать об этом.
Лайл обернул её ещё одним одеялом и помешал уголь в камине. Оливия продолжала дрожать.
— Я н-не могу п-перестать, — сказала она. — Н-не знаю п-почему.
Граф стал растирать её одеялом, пытаясь заставить кровь скорее бежать, но грубая шерсть неприятно царапала кожу, и Оливия застонала.
Он лихорадочно осмотрел комнату и схватил полотенца, приготовленные Николсом на завтра. Лайл откинул одеяло, раскрыв одну руку девушки, и обернул её полотенцем. Точно так же он поступил со второй рукой. Её руки были холоднее льда и дрожали.
Перегрин сосредоточился на ногах, массируя одну ногу за другой. Они также были ледяными. Он продолжал растирать, не позволяя себе задумываться, только стараясь восстановить у неё движение крови в конечностях.
Он не знал, как долго это продолжалось. Паника затмила его рассудок.
Лайл растирал плечи Оливии и руки, её ноги и ступни. Руки у него болели, но он не останавливался.
Лайл так сосредоточился на своих действиях, что с опозданием заметил, как спазматические судороги прекратились. Оливия больше не говорит бессмысленных вещей. Её зубы уже не стучат.
Он остановился и взглянул на неё.
— О, — произнесла Оливия. — Я думала, что никогда не согреюсь. О, Лайл. Зачем ты меня так обозлил? Ты же знаешь, что происходит, когда я выхожу из себя.
— Знаю.
— Как я могла подумать, что справлюсь одна? Но я ведь только собиралась следить. Было так темно. Ни одного огонька в окнах. Я должна была заставить тебя пойти со мной. Мы друг друга дополняем.
Сказанное ею было понятно лишь наполовину, но и этого было довольно. Его сердце немного успокоилось. Кожа под его ладонями наконец-то начала теплеть. Дрожь почти исчезла.
В мозгу у Лайла стало проясняться.
И тогда он увидел, совершенно чётко.
Оливия, перед камином, завёрнутая только в одеяло. Её одежда разбросана вокруг, клочьями. Повсюду валяются пуговицы.
— О, Лайл, — проговорила она. — Твои руки такие тёплые. Твои чудесные, умелые руки.
Перегрин посмотрел на свои пальцы, которые держали её запястье. Ему нужно отпустить её.
Нет, не нужно.
Вместо этого он провёл снова по её руке, но более медленно, вниз и вверх. И снова. И снова.
Он следил за тем, чтобы Оливия оставалась в одеяле, отворачивая его только для того, чтобы растереть ей руки и ноги. Он натянул одеяло на её правую руку, потом раскрыл левую. Растёр и эту руку тоже. Медленно.
— Это ощущение, — проговорила она сонно. — Я не могу его описать. Волшебное. Как ты это делаешь?
Он поднял одеяло, раскрывая её ноги. Когда его ладонь скользнула по подъёму её ноги, девушка застонала.
Лайл подтянул подушки под голову и плечи Оливии и уложил её на них. Она закрыла глаза и вздохнула. Затем снова открыла их, чтобы наблюдать за ним.
Перегрин снова вернулся к растиранию ступней. Вначале одна, за ней другая. Потом он стал разминать её ногу до колена, заворачивая одеяло наверх. Его ладони повторяли контуры её икр. Кожа Оливии была похожа на бархат под его руками. Тёплый бархат. Дыхание девушки замедлилось и стало глубже. Она перестала дрожать.
Оливия лежала на подушках, глядя на него, её синие глаза освещались огнём камина, так что казалось, будто в них танцуют звёзды. Свет озарял её кожу: изящные скулы, изгиб рта, упрямый подбородок. Одеяло соскользнуло, открывая белую колонну шеи, грациозный наклон плеч.
Лайл уронил полотенце и позволил себе коснуться краем ладони её щеки. Кожа у Оливии мягче самого мягкого шёлка, какой носят самые богатые египтянки — такой тонкий, что его легко можно протащить через кольцо. Однако, это не шёлк, а её кожа, тёплая и полная жизни. Несколько мгновений назад Лайл думал, что теряет её, и мир рассыпался, всё вокруг стало пустым и чёрным.
Он повернул руку так, чтобы ладонью ощутить мягкость и тепло живой плоти.
Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.
Не делай этого, не делай, не делай.
Ложь. Он хотел иного.
Так просто. Всего лишь прикосновение. Лёгкое касание губ ладони. Но он так долго ждал, и это движение вызвало в нём дрожь, словно он притронулся к электрическому стержню. Рикошетом оно ударило Перегрина в сердце, заставляя биться неровно. И прокатилось вниз, заливая жаром пах. Его тело напряглось и сжалось, сознание сузилось наподобие туннеля.
Лайл встал на колени у её ног, он видел только Оливию, озарённую светом камина. Кожа, к которой он прикасался, теперь стала тёплой. Она жива, полна жизни, её грудь поднимается и опускается под одеялом.
Огонь затрещал позади них. В комнате было тихо и темно. По углам танцевали тени.
Оливия удерживала одеяло на груди одной рукой. Он сделал движение и потянул её за руку. Её пальцы разжались, выпустив ткань. Ни протеста. Ни звука. Она лишь смотрела на него, наблюдая, её прекрасное лицо оставалось серьёзным и изучающим, как будто он представляет собою тайну, которую ей предстоит разгадать.
Для Лайла никакой тайны не существовало.
Он всего лишь мужчина, он всего лишь отчаянно истосковался по ней, и минуту назад перед ним забрезжил мир без неё.
Перегрину приходилось жить без неё и оставаться вдалеке от неё. Однако он скучал по ней. Если её не станет, на что будет похожа его жизнь?
Мгновение назад он думал, что теряет её. Сейчас она здесь, тёплая и живая, в свете камина. Просто факт. Она здесь, и он её хочет: простой факт, который перевесил силу воли, добрые намерения, совесть и обязательства.
Перегрин раскрыл одеяло и опустил его до талии Оливии, просто глядя на неё, наполняя ею свои глаза, разум и сердце.
— О, боги, — выдохнул он, как ни тяжело ему было дышать. — О, боги, Оливия.
Её кожа была жемчужно-белой, словно луна высоко в небе. Её упругие груди — которыми её снабдил сам дьявол — светились словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, позволил ей это. Она положила его руку на атласную грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.
