Оливии хотелось умереть от удовольствия при этом интимном, властном прикосновении. Ее сердце перевернулось само по себе. Она боялась заговорить, боялась возвращения обратно в мир. Она ухватилась за этот момент, когда всё, наконец, встало на свои места, поскольку они вместе и любят друг друга телом, и сердцем, и душой. На краткий бесконечный миг весь остальной мир, вся остальная их жизнь и грубая реальность оказались в стороне.
Голос Лайла, тихий и охрипший, прервал тишину:
— С тобою всё в порядке?
Да, наконец, впервые.
— Да.
— Я думаю… — начал он.
— Не думай, — посоветовала Оливия. — Давай не будем думать хотя бы немного.
Она положила руку на его ладонь, обхватившую её грудь:
— Не шевелись. Ничего не делай. Давай просто… побудем.
Повисла долгая тишина, но не спокойная. Она могла чувствовать, как в нём нарастает напряжение.
Поскольку Перегрин добрый и честный.
— Я думал, что ты умираешь, — тихо сказал он.
— Я тоже так думала, — созналась Оливия.
— Я думал, ты будешь становиться всё холоднее и холоднее, не переставая дрожать, пока не умрёшь на моих руках.
Тогда она была такой замёрзшей и такой несчастной, что могла просто позволить этому случиться, как бы оно ни было, несмотря на все его усилия. Теперь Оливия вспомнила: яростное движение его рук на её теле, боль, когда он заставлял кровь в ней двигаться снова… Его руки, его руки…
— Я тоже так думала. Что никогда не согреюсь. Или нет. Не уверена, что могла тогда думать.
— Что ты там делала? — спросил Лайл. — Снаружи.
Она ему рассказала. Всё, включая их воображаемую беседу.
— Почему ты вместо этого не запустила чем-то в меня? — удивился он. — Не смогла найти способ помучить меня без выхода под дождь?
— Когда я выходила, дождя не было, — отвечала Оливия. — На небе не было ни облачка. Ну, может клочок-другой.
— Ты там просидела много часов, — сказал он.
— Такое ощущение, что прошли годы.
— Что же мне делать с тобою?
— Завести тайный роман? — предложила она.
— Я не шучу, — ответил Перегрин.
Она развернулась в его объятиях.
— Но это то, чего мы хотим. Вся эта ерунда насчёт того, чтобы держаться друг от друга на расстоянии. Нельзя бороться с Неотвратимым.
— Мы не очень-то старались, — возразил он. — Одно испытание самоконтроля, и мы провалили его.
— Лайл, я проваливала все испытания самоконтроля.
— А я нет. Я мог вызвать твою горничную. Я мог поднять на ноги весь дом, и все бегали бы вокруг, принося что-то горячее и что-то тёплое, суетясь над тобой, посылая за врачом посреди ночи. Но нет.
Оливия погладила его по щеке.
— Ты не мог бы ненадолго запереть свою совесть в ящик? Разве мы не можем просто насладиться моментом?
Лайл придвинул её к себе и зарылся лицом в волосы.
— Ты сводишь меня с ума, — проговорил он глухим голосом. — Но сходить с ума с тобою восхитительно, и обычно я хорошо провожу время. Мы нравимся друг другу, когда не пылаем ненавистью — и мы с тобой друзья. А теперь мы занялись любовью, и у нас хорошо получилось.
Оливия рассмеялась:
— О, Лайл.
— Неплохая основа для брака, — добавил он.
Гр-р-р.
Она отодвинулась в сторону:
— Я так и знала, так и знала.
Перегрин придвинул её обратно, прижав крепко к своему твёрдому телу. Он был таким тёплым и сильным, что ей захотелось растаять на месте.
— Послушай меня, — произнес Лайл. Его тёплые губы находились возле её уха. Аромат его кожи заполнял её ноздри, превращая мозг в желе.
— Мы разрушим друг другу жизнь, — возразила Оливия.
— Не совсем, — ответил он.
— О, Лайл, — она склонила голову ему на грудь. — Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Отчасти это твоя честь, твои принципы, этика и чувство долга — и всё эти прочие прекрасные вещи. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не давая увидеть ситуацию, как она есть. Ты думаешь: «я её погубил». Послушай меня, факт в том — это действительно факт — что меня должны были погубить, рано или поздно. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне с эти помог.
— Начинать? — переспросил Перегрин. Всё его тело словно окаменело.
Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.
— Я тебя обожаю, — продолжала Оливия. — Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, которые остаются в одиночестве и тоске.
— Довольствоваться? Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…
— Чем Египет?
Короткая, но многозначительная пауза.
— Что за странные вещи ты говоришь? — заговорил Перегрин. — Это совершенно разные вещи.
— Возможно, они разные, но одна из них всегда главенствует в твоём сердце и будет главенствовать. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.
Оливия ощутила, как он вздрогнул.
Она отстранилась и села.
— Мне нужно вернуться в свою комнату.
Он тоже сел, и сердце у неё заныло от боли. Свет огня подчеркнул контуры его груди и мышцы рук. Оно превратило его волосы в солнечный свет. Лайл — один из тех мужчин, которые снятся женщинам во сне, мужчина из мифов. Эти мечты и мифы вдохновляли создателей знаменитых статуй из бронзы и золота, перед которыми верующие приносили подношения в молитве.
Оливия бы с радостью стала его почитательницей. Она достаточно романтична для этого, но одновременно слишком романтична и слишком цинична, чтобы поступить разумно и выйти за него замуж.
Лайл поднял одно из брошенных одеял и набросил на неё:
— Ты сейчас не в состоянии думать. Выбора у тебя нет. Ты можешь забеременеть. А даже если нет, Оливия, существуют правила, и я знаю, ты не захочешь опозорить свою семью.
— Значит, мы должны найти способ обойти правила, — сказала она. — Мы сделаем друг друга несчастными. Если бы хоть на миг заткнул рот своей совести, ты бы понял. Ты слишком умён, чтобы не видеть этого.
Повисла тишина. В огне затрещало. Перегрин расслышал шелест. Это должно быть дождь.
Дождь. Такая простая вещь. Которая случается постоянно. Дождь привёл её сюда и привёл их к обоим к этому всему.
Самое ужасное в том, что Оливия в кои-то веки была права. Ужас в том, что она понимает всё так же ясно, как он сам. Она ему небезразлична. Он сходит с ума по ней. Однако он не может быть уверен, что этого достаточно, и совесть, которая приказывает ему жениться на ней, говорит, что она будет несчастна, если он так поступит. Когда он задумывался о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал о том, какой хаос она устроит. Он не думал о том, что произойдёт с её жизнью.
