Он подошёл к окну, потом стремительно вернулся к Десмону.
– В распоряжение доктора Арно, подавать судна? Или открыть дансинг? Представляешь, какой у тебя будет конкурент?..
Он засмеялся, чтобы развеселить Десмона, но тот явно скучал и даже не улыбнулся.
– Давно ли на тебя это нашло? Ты ведь не думал об этом ни зимой, ни весной, ни до своей женитьбы.
– Мне было не до того, – простодушно ответил Ангел. – Мы путешествовали, обставляли наш особняк, занимались покупкой машин, которые тут же были реквизированы. А тут и война… До войны я был… юнцом из богатой семьи, да попросту богачом, вот и всё.
– Теперь тоже.
– Теперь тоже, – повторил Ангел.
Он замялся, подыскивая слова.
– Но теперь всё иначе. Людей вокруг трясёт, как будто у всех пляска святого Витта. Работа, дела, долг… Женщины на службе родины… Рехнуться можно… К тому же они помешаны на деньгах. Это такие заядлые бизнесменши, что пропадает всякое желание заниматься бизнесом. И до того трудолюбивы, что возникает отвращение к труду.
Он неуверенно взглянул на Десмона:
– Неужели это так дурно – быть богатым и просто жить?
Десмон наслаждался своей ролью, брал реванш за былое раболепие. Он покровительственно похлопал Ангела по плечу.
– Будь на здоровье богат, детка, и живи себе! Считай, что ты олицетворяешь старинную аристократию. Бери пример с феодальных баронов. Ты же воин!
– Дерьмо! – сказал Ангел.
– Слово, достойное воина. Только дай спокойно работать тем, кто работает.
– Тебе, например.
– Мне, например.
– Ещё бы, ты ведь не позволяешь женщинам сесть тебе на голову.
– Нет, – сухо ответил Десмон.
Он таил ото всех постыдную страсть к своей кассирше-бухгалтерше, покладистой брюнетке, слегка мужеподобной, с пушком над губой, гладкой причёской и образком на шее, весело говорившей: «Я за грош готова горло перегрызть. Такая уж я уродилась».
– Этого ещё не хватало! – продолжал Десмон. – Неужели ты ни о чём не можешь говорить, чтобы тут же не выплыли «мои женщины», «моя жена» или «времена Леа…». Разве нет других тем для разговора, когда на дворе девятнадцатый год?
Казалось, Ангел силится расслышать сквозь голос Десмона какой-то другой звук, уже различимый, но ещё далёкий. «Другие темы для разговора? – повторял он про себя… Почему непременно нужны другие?» Он сидел и грезил, обмякнув от жары и слепящих лучей, накалявших комнату, куда постепенно пришло солнце. Десмон говорил, щёки его, к которым никогда не приливала кровь, были цвета зимних салатных листьев. До Ангела донеслось слово «пташки», и он прислушался.
– Да, целая сеть весёлых связей, которую я, разумеется, предоставлю в твоё распоряжение… Я говорю «пташки», но на самом деле это словечко слишком дешёвое для уникального подбора, понимаешь, уникального… Мои постоянные посетительницы – тонкая дичь, доведенная до совершенства этими четырьмя годами. Эх, старина, когда поступления у меня станут покрупнее, какой я устрою здесь ресторан!.. Столиков на десять, не больше, но они будут нарасхват… Я покрою двор крышей… Арендный договор даёт мне право перестраивать помещение. А посредине – площадка для танцев, с пробковым покрытием, прожекторы… Вот оно, будущее, вот оно!..
Торговец фокстротами, как градостроитель, держал вдохновенную речь, простирая руку к окну. Слово «будущее» ударило Ангела, он взглянул туда, куда смотрел Десмон: куда-то ввысь, поверх двора… Однако он ничего не увидел и заскучал. Послеполуденное солнце, отражаясь от стен и крыш, тоскливо испепеляло шиферную кровлю бывшей конюшни, где жил привратник.
– Какой зал, а? – пылко говорил Десмон, указывая на мощёный дворик. – Это будет, и будет скоро!
Ангел внимательно вглядывался в лицо человека, который ждал и получал от каждого дня свою долю небесной манны. «А я?» – молча подумал он, чувствуя себя обездоленным…
– Ох, вон идёт мой винный король, – воскликнул Десмон. – Исчезни! Мне надо подогреть его до нужной температуры, как бутылку «Кортона».
Прощаясь, он одарил Ангела совсем другим рукопожатием. Из узкой и вялой рука его сделалась широкой, властной, маскирующейся под грубоватую честность. «Война…» – усмехнулся про себя Ангел.
– Ты сейчас куда? – спросил Десмон.
Он задержал Ангела на крыльце, не упустив случая щегольнуть перед представителем торгового сословия светским клиентом.
– Туда, – махнул рукой Ангел.
– Очень таинственно, – пробормотал Десмон. – Ладно, иди в свой гарем.
– Нет, нет, – ответил Ангел. – Ты ошибаешься! Он представил себе некую безымянную женщину, её наготу, влажное тело, рот… Его передёрнуло от беспредметного отвращения, он тихо повторил: «Ты ошибаешься!» – и сел в автомобиль.
В душе у него остался неприятный осадок, хорошо ему знакомый, – раздражение, чувство недовольства, оттого что ему никогда не удаётся выразить то, что хочется, встретить человека, которому он должен открыть какую-то неясную тайну, сделать признание, которое всё изменило бы и стёрло печать обречённости со всего окружающего, с этих белых мостовых, например, с мягкого асфальта, плавящегося под отвесными лучами солнца…
«Ещё только два часа, – вздохнул он. – А темнеет сейчас не раньше половины десятого…»
Он ехал быстро, и встречный ветер словно сухим, горячим полотенцем хлестал его по лицу; ему захотелось в прозрачный полумрак синих занавесей, к тихому монотонному пению фонтанчика в его итальянском водоёме в саду…
«Если быстро проскочить вестибюль, меня никто не заметит. Сейчас они уже пьют кофе…»
Он представил себе запахи изысканного завтрака, стойкий аромат дыни и десертного вина, которое у них дома обычно подают после фруктов, и уже мысленно увидел зеленоватое отражение Ангела, закрывающего за собой зеркальную дверь…
«Вперёд!»
Два автомобиля – Эдме и американца – дремали в тени низкой листвы у ворот под надзором спящего американского шофёра. Ангел поставил свою машину за углом, на безлюдной улице Франквиль, вернулся назад, бесшумно открыл дверь особняка, бросил быстрый взгляд на своё тёмное отражение в зелёном зеркале и тихими лёгкими шагами взбежал по лестнице в спальню. Голубая, благоуханная, сулящая покой, она не обманула его надежд. Там было всё, о чём он мечтал во время изматывающей езды по городу, и даже больше: перед широким зеркалом в полстены молодая женщина, одетая во всё белое, пудрилась и поправляла причёску. Она стояла к Ангелу спиной, не слыша его шагов, и он успел увидеть в зеркале разгорячённое жарой и трапезой лицо со странным выражением смятения и торжества – взволнованное лицо оскорблённой победительницы. Эдме тотчас заметила мужа и. даже не ахнув, круто обернулась к нему. Она оглядела его с головы до ног, ожидая, что он заговорит первым.
