Я молча смотрела на сидящую в кресле женщину, мою бабушку, мать моей матери, и думала, как могла она быть такой безжалостной и бессердечной?
Видимо, приняв мое молчание как знак того, что я осознаю свою вину, бабушка смягчилась и уже спокойным тоном сказала:
— Надо быть в жизни умной и осмотрительной. — Она взяла мою руку и погладила ее. — Ты ведь больше не будешь встречаться с этим учителем? Пойми, ты наша единственная внучка, и нам хочется, чтобы твоя жизнь была устроена наилучшим образом.
«Наилучшим, значит, так, как этого хочет дедушка», — подумала я. Сейчас я вдруг поняла, почему он все время бранил меня, даже когда я была совсем маленькой девочкой: наверное, я ему очень напоминала его непослушную дочь.
— Интересно, каким? — спросила я.
— Разумеется, самым простым, — ответила бабушка. — Ты должна выйти замуж за приличного человека.
— Замуж? — повторила я. — Но я в свои двадцать лет ни разу не была в свете: попасть в лондонское общество для меня все равно что попасть на луну. Где, интересно, я найду этого приличного человека?
— Ну, это не твоя забота, — улыбнулась бабушка. — Мне, например, нашли мужа мои родители. Это самый обычный путь в семьях нашего круга.
«Веселенькая перспектива выйти замуж за человека, который будет так же безжалостен, черств и злобен, как мой дед!» — подумала я и тотчас вспомнила об Александре О'Коннелле.
— А что если я поступлю по-своему? — тихо проговорила я, точно боялась, что дед находится где-то рядом.
Бабушка заметно побледнела и, подняв вверх руки, словно она хотела защитить себя, так же тихо, как и я, сказала:
— Да поможет тебе Бог, Валерия!
В следующую неделю я много думала над тем, что сказала мне бабушка. Мне было больно от того, что мое положение в замке Кардуфф на самом деле немногим отличалось от положения воспитанницы или приживалки, которую можно грубо отчитывать, как это часто делал дед, и которую даже бабушка — я ведь считала, что она меня любит, несмотря на свой сварливый характер, — просто терпит скрепя сердце, потому что выгнать на улицу родную внучку было бы не по-христиански.
Однажды ночью я вдруг проснулась и не могла больше заснуть. Я лежала и слушала, как воет ветер в нетопленом камине — дед считал, что отапливать надо лишь те комнаты, в которых жил он, — как ухает где-то сова и как потрескивают дубовые балки потолочных перекрытий. Чувствуя, что, сколько ни ворочайся с боку на бок, все равно не заснешь, я отдернула занавес своей старинной деревянной кровати под балдахином и спустилась по деревянным ступенькам на холодный каменный пол. Подошла босая, в одной рубашке, к окну.
Туман, поднимавшийся от реки, совершенно скрыл от взора деревья в парке, и теперь казалось, что замок — это корабль, который плывет по волнам тумана. Мне и раньше приходило на ум это сравнение, но сейчас оно только усилило во мне чувство тревоги и неуверенности. Ведь этим кораблем управлял холодный, черствый человек, для которого все, кто плыл на корабле, были всего лишь послушные его воле марионетки, как сэр Генри или леди Мери. Что могла я противопоставить этому сильному и безжалостному человеку?
Сама не знаю зачем, я вдруг открыла окно и выглянула наружу. Холодный поток воздуха сразу вызвал у меня дрожь, и я хотела закрыть окно, как вдруг услышала пронзительный крик. Я тотчас догадалась, что это кричит Эдвард, которому, наверное, приснился какой-то кошмар. Бедный, бедный, Эдвард!
К нему, конечно, бросились Питерс, который всегда был рядом, и Александр О'Коннелл, которого сэр Генри также поместил в комнате неподалеку, чтобы тот мог прийти на помощь Питерсу, — ведь с Эдвардом один Питерс не справится.
Я подумала о том, не накинуть ли мне пальто и не пойти ли посмотреть, что там происходит, но я вовремя вспомнила, что я ни под каким видом не должна больше видеть Александра О'Коннелла.
У меня не попадал зуб на зуб, когда я залезла опять под одеяло. Я долго не могла согреться, а когда наконец согрелась, меня охватило такое отчаяние, что слезы ручьем потекли у меня из глаз…
Я проснулась, услышав громкий возглас вошедшей в комнату служанки, которая принесла таз и кувшин с горячей водой.
— Господи! Силы небесные! Вы, наверное, превратились в ледышку, мисс Валерия. Зачем это вы оставили окно открытым? — Служанка с силой захлопнула створки, и этот громкий звук вдруг помог мне осознать, что у меня словно железным обручем стянута голова. — Уж не разболелись ли вы? Может быть, позвать мисс Брэдшоу?
— Ни в коем случае, — сказала я и, сев, начала массировать свой лоб, который действительно был холоден как лед. Я подумала, что сейчас была бы очень кстати чашка горячего чая, которую подавали в постель леди Мери, но так как моя просьба была бы расценена как наглая выходка, я решила потерпеть до завтрака.
Я быстренько проделала свой туалет и стала одеваться. Надела темно-красное шерстяное платье и такого же цвета связанную мной шерстяную кофту.
Подходя к столовой, я еще на лестнице услышала, что там уже в разгаре очередная перепалка между сэром Генри и лордом Уильямом. Войдя в комнату, я поклонилась им обоим: лорд Уильям с большим аппетитом ел почки в сметанном соусе, сэр Генри был явно расстроен и едва прикасался к еде; оба сделали вид, что не заметили моего прихода. Я села за отдельный столик, спиной к ним, и, как голодный зверь, накинулась на горячую пищу.
— Мне дела нет до того, что говорит этот учителишка, — ворчал лорд Уильям. — Нам лучше знать, как надо обходиться с Эдвардом. Главное, чтобы у него было все, в чем он нуждается, и чтобы он не выходил из себя…
— Валерия имеет на него такое большое влияние, — сказал сэр Генри, — и очень жаль, что леди Мери приказала ей быть при ней, чтобы помогать по хозяйству. Между прочим, Эдвард впадает в буйные припадки всякий раз, когда делают что-либо противное его привычкам. Не подумайте, что я ставлю вам это в упрек…
— Ты глуп как бревно, Генри! — оборвал его дед. — Не понимаю, как тебе удалось скрыть это от моей дочери. Но вести себя как истеричка — это уж слишком! — Он вдруг сделал паузу. — Что же касается вас, мадемуазель, то вы будете ухаживать за вашим двоюродным братом так же, как и прежде. Если же я обнаружу, что вы ведете себя неподобающим образом, то моя палка пройдется по вашей спине. Вам это понятно? — (Кусок застрял у меня в горле при этих словах, я поперхнулась и закашлялась.) — Раз уж ты живешь под одной крышей с нами, то обязана вести себя скромно, как подобает отпрыску из рода Вернов. Достаточно того, что такое ничтожество, как твоя мать, нанесло мне оскорбление своим поведением. Ты обязана загладить этот позор.
