Я села, спокойно сложив руки на коленях, и прислушалась к биению собственного сердца. Сначала оно билось часто от напряжения при подъеме на холм, потом успокоилось и обрело нормальный ритм. Осенний ветерок играл моими кудряшками и охлаждал горящие щеки.
Закрыв глаза, я мысленно отправилась в странствие по собственному организму: от центра кровеносной системы — полого мышечного органа, разделенного на четыре камеры, темно-лиловая кровь по легочной артерии поступает в легкие, где кислород воздуха, аккумулирующийся в альвеолах, переходит в кровь, окрашивая ее в красный цвет, а двуокись углерода — из крови в воздух, а затем через дугообразную аорту по сложной системе кровеносных сосудов устремляется к различным органам, обеспечивая их жизнедеятельность. Я совершила весь этот сложный путь вместе с непрерывным потоком крови, заново испытав ощущение полноты жизни и здоровья. И спокойствия.
Я сидела неподвижно, стараясь дышать размеренно. Я была вялой и уставшей, как после любовного акта. Тело расслабленно, губы слегка набухли, а прикосновение одежды к телу было подобно ласкающим движениям рук Джейми. И я не случайно вспомнила Джейми. Я всегда мысленно призывала его, когда была больна или расстроена. Его любовь была необходима мне, как воздух. Я грезила о нем во сне и наяву. Мое тело вспыхнуло и запылало, и когда силы вернулись ко мне, я страстно возжелала близости с ним.
Головная боль постепенно прошла. Я еще посидела с минуту, дыша полной грудью. Затем встала и зашагала к дому.
У меня фактические никогда не было дома. Осиротев в пять лет, следующие тринадцать я провела со своим дядей Лэмом в палатках на пыльных площадках, в пещерах, в приспособленных под жилье отсеках пустых пирамид. Мой дядя Квентин Лэмбер Бошан, магистр естественных наук, доктор философии, член археологического общества и так далее — знаменитый археолог, предпринял множество археологических экспедиций, и результаты проведенных им раскопок сделали его имя известным всему миру задолго до того, как автомобильная катастрофа оборвала жизнь его брата, моего отца, и швырнула меня в его жизнь.
Не колеблясь, дядя решил отдать меня в пансион. Не склонная по натуре безропотно подчиняться судьбе, я категорически отказалась отправляться в какой бы то ни было пансион. Тогда дядя, разглядев во мне что-то, что действительно роднило меня с ним, избавил меня от общепринятого для детей моего образа жизни с определенным распорядком дня, предусматривающим занятия, чистые простыни и ежедневные ванны, и стал таскать с собой по всему свету.
Моя бродячая жизнь продолжалась и с Фрэнком, но теперь — по университетам, потому что раскопками на поприще истории обычно занимаются в кабинетах. Поэтому более спокойно, чем большинство людей, восприняла неудобства, связанные с войной, начавшейся в 1939 году.
Я переехала из снимаемой нами в то время квартиры в общежитие для медсестер при госпитале в Пемброке, а оттуда — в полевой госпиталь во Франции и затем снова в Пемброк уже перед окончанием войны. Потом последовали несколько коротких месяцев с Фрэнком, до того как мы отправились в Шотландию, чтобы заново обрести друг друга. Но мы потеряли друг друга навсегда. Тогда я по глупости отправилась в злополучный круг из гигантских каменных столбов и шагнула в прошлое, ставшее моим настоящим.
Мне казалось странным и удивительным просыпаться в верхней спальне Лаллиброха рядом с Джейми и наблюдать, как первые лучи солнца касаются его лица. Чудом мне казалось и то, что он родился на этой кровати. Все звуки старого дома, от скрипа половиц до шагов рано поднимающейся горничной, или дождя, барабанящего по крыше, были знакомы ему с детства. Он так привык к ним, что уже не замечал, а для меня они были внове.
Его мать, Элен, посадила когда-то перед входом в дом розовый куст, цветущий осенью. Его нежный аромат достигал окна спальни. Казалось, что это она сама приходит сюда, чтобы благословить нас.
Сразу за домом простирался Лаллиброх, его поля и амбары, деревня и небольшие фермы. Джейми ловил здесь рыбу в горных речках, залезал на высокие дубы и лиственницы, срубал сухие сучья, служившие топливом для очага. Это была его родина.
Но он тоже не жил здесь постоянно. Арест, преследование за нарушение закона, неприкаянная солдатская жизнь… Снова арест, тюрьма и пытки, жизнь в изгнании, закончившаяся совсем недавно. Но здесь он прожил первые четырнадцать лет своей жизни. И даже в этом возрасте, когда его, по установившейся традиции, послали на два года к дяде по материнской линии, Дугалу Макензи, Джейми прекрасно сознавал, что он, как и подобает мужчине, вернется в Лаллиброх, чтобы обосноваться там уже навсегда, заботиться о процветании поместья и благополучии всех его обитателей, стать неотделимой их частью. Ему судьбой было назначено постоянство.
Но так случилось, что он оказался не только за пределами Лаллиброха, но и самой Шотландии. Джейми довелось общаться с королевскими особами, заниматься торговлей, оказаться в тюрьме за нарушение закона, испытать немало удивительных приключений, подвергнуться насилию и чудесным образом преодолеть все беды.
Спускаясь с холма, я увидела Джейми внизу. Он заделывал трещины в каменной ограде небольшого поля. На земле у его ног лежала пара кроликов, аккуратно выпотрошенных, но шкурки с них еще не успели снять.
— Дом для моряка — море, для охотника — зеленые холмы, — процитировала я, улыбаясь.
Он улыбнулся в ответ, вытер пот со лба, затем изобразил внезапный страх:
— Не напоминай мне о море, Саксоночка. Я видел тут двух маленьких мальчишек, пускавших кораблики в пруду возле мельницы, так меня чуть не стошнило.
Я рассмеялась:
— Поэтому у тебя нет желания вернуться во Францию?
— О нет. Только не это. Не вернусь даже ради бренди. — Он положил последний камень поверх каменной ограды. — Ты домой?
— Да. Забрать кроликов?
Он покачал головой и нагнулся за ними:
— Не нужно. Я тоже иду домой. Айен попросил помочь ему с новым хранилищем для картофеля.
Через несколько дней в Лаллиброхе начнется уборка первого урожая картофеля, посаженного по моему настоятельному совету. Для его хранения строился погреб.
Глядя на картофельные поля, я испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, густая сочная ботва вселяла надежду на хороший урожай, с другой стороны, я терзалась сомнениями, и меня охватывал панический страх при мысли о том, что питание шестидесяти семей будет зависеть от того, какие клубни окажутся на этих великолепных кустиках. Это по моему настоятельному совету поле, много лет подряд засеивавшееся ячменем, впервые было использовано под посадку картофеля — культуры, доселе неизвестной в северной Шотландии. Я знала, что со временем картофель станет одним из основных продуктов питания здесь, так как он менее капризен и более вынослив, чем овес и ячмень.
