визита. Наверняка и заплатит сейчас же. Как все это глупо. Он чувствовал себя четырнадцатилетним мальчиком, которого вручают опытной куртизанке, чтобы она научила его любви. Нелепейшее положение. Нет, решено, с этой особой абсолютно ничего не получится. Она даже не нравится ему. Слишком горяча, слишком смела, слишком понятна.
- Вы всегда так грустны, сударь? Боже мой! Мама будет просто несчастна, увидев ваше лицо. У нас все веселы!
Эдуард поднял голову. Девичий голос, который произнес эти слова, был смел, звонок, задирист, - да, почти задирист. Однако взглянув на ту, кому он принадлежал, граф встретился с огромными изумрудными глазами, и ему показалось, что в них странным образом смешались робость, любопытство и смятение. Он внимательно изучил ее лицо.
Говорившая была так хороша, что, глядя на нее, трудно было представить девушку более красивую.
Платье из зеленого шелка с широкой юбкой обтягивало точеную стройную фигуру, подчеркивало плавные линии груди и узкую талию. На длинную лебединую шею каскадом падали кудри цвета кипящего золота. Трепет длинных ресниц, сияние огромных изумрудных глаз в сочетании с зеленым шелком платья, пленительная улыбка, то появляющаяся, то исчезающая с розовых полных губ, мягкость движений, обаяние ямочек на щеках - от незнакомки невозможно было оторвать взгляд.
- Я Адель, - сказала она, протягивая ему руку. - Госпожа д’Эрио - моя мать. Вы никогда еще у нас не были? Ах, вы не пожалеете, что пришли. Когда я покажу вам наши цветы, сыграю на рояле да еще познакомлю вас с моей гвардией, вы тоже станете нашим другом… и, конечно же, лицо у вас будет веселое, не такое, как сейчас!
Ей нельзя было дать больше шестнадцати лет. Высокая, гибкая, она напомнила ему молодую иву. Кожа у нее была оттенка чайной розы, матовая, чистая. Эдуард все еще возвращался к ее глазам. Русалочьи, миндалевидные, они сами по себе были красивы, но ему казалось, что их выражение меняется с головокружительной быстротой: только что капризный бриллиантовый блеск, потом теплота, робость, невинность и, наконец, в них заплескалось что-то вроде робкого кокетства.
Она протягивала ему руку, но как-то странно: не то для пожатия, не то для поцелуя. Он взял ее в ладони и поцеловал, заметив легкое колыхание юбки вокруг стройных бедер. Он выпрямился, чувствуя, что заинтересован. Эта девушка, вся такая юная, золотистая, упругая, всколыхнула его плоть. Он хотел ее. И тут же, едва он почувствовал это, его снова поразило выражение невинности в ее глазах.
- У вас правда нет серьезных причин грустить?
Он улыбнулся.
- Нет, мадемуазель. Мое лицо обманчиво.
- У вас очень красивое лицо. Я была бы рада видеть его часто. Вы гораздо лучше, чем все мои гвардейцы. Да-да, честное слово, вас было бы приятно видеть день и ночь.
Эдуард еще раз смерил ее внимательным взглядом. Она была поразительно, необыкновенно хороша - этого он не отрицал. К такой красоте не останешься равнодушным. Но ее слова, ее откровенное признание в том, что он ей нравится, навели его на мысль, что она не так уж робка, как ему показалось, и он даже подумал: ведь если ее мать здесь хозяйка, почему бы дочери не быть такой же, как мать? Впрочем, его снова смутило простодушие ее тона, и он терялся в догадках.
- И кто же это те, которых вы называете своими гвардейцами?
- О, это все… все, кто влюблен в меня.
- И много таких?
- Достаточно, но все они толстяки-булочники.
- Не повезло вам. Неужто все булочники, как на подбор?
Адель засмеялась.
- Нет… Просто все они держат какие-то лавки. Да, мне не очень везло. Но ведь теперь я встретила вас, а вы граф.
Все так же улыбаясь, она схватила его за руку:
- Идемте! Здесь много интересного!
Она пыталась увлечь его прочь из зала, в другие комнаты, и Эдуард, заглядевшись на то, как она двигается, подбирает платье, как мелькают из-под юбки ее стройные ноги, обтянутые шелковыми чулками, на миг поддался ее порыву, но, заметив, что она ведет его к каким-то сомнительным людям, знакомиться с которыми ему вовсе не хотелось, мягко удержал ее.
- Вы не хотите? - Румянец разлился по ее лицу. - Может быть, мои друзья не подходят вам, господин граф?
- Может быть, мадемуазель.
- Вы не правы! Среди них есть даже один австрийский князь, он замечательно рассказывает о своих дуэлях, и у него имеется два ордена от королевы бельгийской… А у вас есть ордена?
- Нет, но я предпочитаю не иметь их, чем иметь фальшивые.
Ответ прозвучал более чем резко. Адель вспыхнула еще больше:
- Нет! Неправда!
Эдуард чуть было не сказал, что настоящий австрийский князь вряд ли был бы завсегдатаем такого дома, но что-то в глазах Адель заставило его удержаться. Он настойчиво привлек ее за руку к себе, обнял за талию:
- Слышите, мадемуазель? Музыка чудесна. Вы любите танцевать?
Он нашел верный способ замять спор. Зеленые глаза Адель распахнулись, полыхнули лукавством, и она загадочно произнесла, поддаваясь его рукам:
- С графами - особенно… да еще, если они настоящие, а не фальшивые.
Она оказалась в танце такой гибкой, нежной и податливой, что, похоже, была готова изменяться под его прикосновениями и таять, как воск. Ее длинные черные ресницы бросали тень на щеки. Эдуард видел ее склоненный чистый профиль, слышал, как часто и легко она дышит, и испытывал смешанные чувства нежности и желания. Она нравилась ему. Да, нравилась! Он не мог понять, что кроется за этой внешностью - невинность девушки или искушенность проститутки, которая только притворяется невинной. Когда она откидывала голову, сверкала изумрудным взглядом, лукаво улыбалась, послушная его рукам, он был уверен в последнем. Он был готов заплатить, лишь бы выяснить, в чем тут дело. Но как это сделать? Что предложить? И можно ли сделать это вообще?
Адель на какой-то миг притихла, перестала улыбаться, словно почувствовав напряжение своего партнера. Эдуард отвел ее на место. Декольте ее зеленого платья позволяло видеть, как быстро вздымается от учащенного дыхания ее грудь. Она раскраснелась, волосы у нее повлажнели и от этих светлых кос исходил неуловимый пьянящий аромат. Эдуард чувствовал его, казалось, всем телом. В висках у него застучало. От Адель веяло такой красотой и чувственностью, что он едва не терял самообладание, сгорая от желания. До безумия хотелось чувствовать ее, прикасаться к ней, ощутить, каковы на вкус эти свежие пухлые губы, но он лишь молча стоял, спрятав
