что имел: имя, титул, богатство. Он подхватил бы её на руки и не спускал с них всю оставшуюся жизнь. Он осы́пал бы её драгоценностями, нарядил в изысканные наряды. Не кощунство ли, что её нежной кожи касается грубое полотно! Он женился бы на ней, если бы мог. И наплевать, что стали бы говорить об этом в свете!
Как он рад был, что отец не дожил до этого дня – он возненавидел бы отца, навязавшего ему постылую жену. О, если бы не этот проклятый брак!
Князь застонал. Никогда раньше наличие супруги где-то в деревне под полумёртвым Петербургом 14 не мешало ему. Но теперь… Теперь это была катастрофа – солнце, обрушившееся на голову, земля, разверзшаяся под ногами. Беда, безысходная, чёрная и бездонная, как воды Стикса 15… И такая же непреодолимая.
Что он мог предложить ей? Постыдную роль метрессы 16? Он скрипнул зубами.
Ну почему? Кто придумал, что брак должен быть нерушим?!
– Господи! Я хочу, чтобы она умерла! Слышишь?! Сделай так, чтобы она умерла!
Голос, строгий и печальный отозвался откуда-то из глубины сердца:
– Опомнись, несчастный! Господа не просят о таких вещах!
– Значит, пусть это будет дьявол! – закричал он исступлённо. – Только пусть её не станет! Я хочу, чтобы она умерла!
***
Как должно вести себя жениху, Фёдор понятия не имел. Его опыт общения с женщинами был невелик. Да и были это в основном гулящие девки или, в крайнем случае, вдовы-мещанки. Отношения с ними или отсутствовали вовсе, или строились в понятном и необременительном ключе базарного мира: платишь деньги – получаешь желаемое. Душа и сердце в сей коммерции не участвовали вовсе.
Первую жену ему сосватал сам Пётр. Государь любил выступать в этой роли, а ещё больше ему нравилось сбивать спесь с чванливых аристократов.
Едва решив дело на западе, Пётр бросил все силы на восток. И как только был подписан мир со шведами, русская армия и на скорую руку построенный флот отправились на Каспий 17.
Привыкшие к стройному и размеренному военному порядку шведов, солдаты были обескуражены горскими способами ведения боя, когда нападавшие налетали ватагой и рассеивались по полю битвы без какого бы то ни было порядка.
В одной из таких стычек Фёдору и удалось отличиться и даже заслужить благоволение императора.
Летним утром русская армия, вставшая лагерем на берегу реки Инчхи, обнаружила, что дорога на Дербент перекрыта ордой лезгин, ночью спустившихся с гор. Появление горцев не было такой уж неожиданностью. Стычки с отрядами, напоминавшими разбойничьи ватаги, происходили и прежде, а накануне вечером от утамышского султана прибыл посланец, который передал, что властитель настроен очень враждебно и грозит мучительной смертью каждому из «урусов», кто попадёт ему в руки. Преградившая дорогу армия была велика и находилась в тактически более выгодном положении: на возвышенности, куда не долетали ядра русских пушек.
И Пётр ринулся в бой во главе драгунского дивизиона и казаков.
Сражение Фёдор помнил смутно. Чернобородые люди в лохматых шапках дрались свирепо: стреляли, рубили, а попав в окружение, делали вид, что готовы сдаться, лишь затем, чтобы, выхватив кинжал, всадить его в сердце одному, а если повезёт, то и нескольким противникам. Казалось, они нисколько не боятся смерти.
В гуще сражения Фёдор оказался в непосредственной близости от Петра, когда сверху с огромной каменной глыбы, прямо на круп государева коня прыгнул человек с кинжалом в руке. Фёдор не успел бы, будь он дальше хоть на пару аршин… Но волею судьбы он находился совсем близко, а нападавшего успел заметить уже во время прыжка. И тоже прыгнул.
Он не мог рубить или стрелять, не рискуя убить императора, и, прыгая на горца, отшвырнул в сторону саблю с ружьём, крепко обхватив нападавшего за плечи, не давая возможности вонзить в спину Петра свой кинжал.
Оба упали и покатились под копыта коня, тут бы безоружному Фёдору и пришёл конец, если бы длинный и острый кинжал во время падения не вонзился нападавшему в паховую жилу.
В том бою Фёдор был ранен в ногу, и когда вечером, бледный от боли, лежал в госпитальной палатке, туда явился сам царь в сопровождении лекаря и командующего драгунским корпусом, бригадира Андрея Ветерани 18.
Оглядев ряды лежащих на камышовых тюфяках раненых солдат, Пётр вдруг подошёл к Фёдору.
– Кто таков?
– Поручик Новгородского драгунского полка Фёдор Ладыженский, – отрапортовал тот, стараясь придать голосу бравость. Получилось не слишком убедительно.
Пётр прищурился.
– А не ты ли, поручик, нынче с конём моим в чехарду играл? – И, не дожидаясь ответа, повернулся к спутнику. – Вот, Андрей Иваныч, гляди: сей бравый солдат нынче мне жизнь спас.
И прежде чем Фёдор успел что-либо сообразить, Пётр склонился и расцеловал его в обе щеки.
– Сильно ранен? – Император обернулся в сторону полкового лекаря.
– Никак нет, Ваше Величество, – отозвался тот. – Особливой беды нет. Ранен он в колено, сухожилие, правда, порезано, но отнимать ногу не будем. Коли Господь милость явит – заживёт. Хро́мый только станется.
– Так что ж ты, герой, куксусный такой? – Пётр вперил в Фёдора пронзительный взгляд серых глаз.
– Да известно что, государь, – усмехнулся Ветерани. – Куда ж колченогому в драгуны? Под комиссию попадёт. А жить чем? Небось жена, дети… Так, поручик?
– Никак нет, ваше высокородие. Неженатый я…
– Ну, стало быть, и не женится теперь. Так-то дослужился бы, глядишь, до генерала или хоть полковника, а то и именье бы выслужил… А теперь какой из него служака? Да ещё и хромой. И так-то жених незавидный был, а теперь и вовсе ни одна дева взором не удостоит.
– Вздор! – Пётр фыркнул. У него было отличное настроение – горцев отбили и потери невеликие понесли. – Хочешь ли, Фёдор, я сам тебе жену сосватаю? Вот из похода воротимся, и сватом к боярину Хованскому поеду! Помню, на последней ассамблее Михайло Петрович дочку свою вывозил, вот и будет жена государеву спасителю.
На удивление, об обещании своём Пётр не забыл и по возвращении из Дербента в ноябре, как обещал, пожаловал сватом к Хованским. А через две недели в новом соборе Петра и Павла при крепости на Заячьем острове Фёдор Ладыженский венчался с Анастасией Михайловной Хованской. Забавляясь потрясением ошеломлённого боярина, Пётр сам был на свадьбе шафером и спасителю своему преподнёс на редкость щедрый подарок – маленький домик возле Адмиралтейства в новой столице и роскошный кабинетец 19 орехового дерева, резной и изящный, которому бы впору не в бедном домишке драгунского поручика стоять, а во дворце у Светлейшего князя, Александра
