– Спасибо, – ответила она. – Grazie.
И позволила подвести себя к огню, одной рукой приглаживая темные волосы, а другой ведя за собой Филиппа. Отсветы пламени засияли золотом на ее бледной коже, отбрасывая тени под скулами. «Она выглядит уставшей», – подумал Роланд и непроизвольно сделал шаг в ее сторону, но тут же опомнился. Забота! О леди Сомертон! Будто она не в состоянии позаботиться о себе сама, без него. Она это уже давно доказала.
Роланд огляделся и обнаружил, что Бёрк и Уоллингфорд снова уселись за стол и только он один стоит, как деревенский дурачок, и пялится на красивую спину ее милости.
Этот небольшой сложенный лист бумаги с противоестественной силой прожигал ткань лучшего дорожного костюма Лилибет и опалял кожу под ним.
Конечно, следовало сразу же его выбросить. Роланд сунул его ей в руку, когда все суетливо обменивались приветствиями перед обедом, и она слишком растерялась, чтобы сразу швырнуть его в камин, надменно вздернув подбородок (или чего там еще ожидает в таких случаях ее мать). А теперь, конечно, она его даже вытащить не может под пристальными взглядами Абигайль и Филиппа. В особенности Филиппа. Ее сын, ее невинный ангелочек, ее упрямый чертенок, единственное хорошее, что она сумела уберечь за шесть лет страданий.
Он не хотел спать. Разумеется, тут нет ничего необычного для мальчика в возрасте пяти с половиной лет, но Лилибет, готовая отдать все, что угодно, лишь бы самой рухнуть в постель, чувствовала себя едва ли не оскорбленной его нежеланием.
– Милый, ты устал, – умоляла она. – Просто полежи тихонько с закрытыми глазками.
– Я не устал! – отрезал он, закатив глаза. – Нисколечко! – И лягнул одеяло.
Лилибет поправила его.
Филипп снова сбил одеяло ногами.
Она ощутила, как поднимается прилив гнева, такой сильный, что ей потребовались почти нечеловеческие усилия, чтобы подавить его. «Спокойно», – твердила она себе, как делала всегда. Достоинство. Ясность мышления. Лилибет закрыла глаза и досчитала до десяти, делая паузу после каждой цифры.
Ну вот. Она открыла глаза.
Филиппа в кровати не было.
Леди Сомерсет резко обернулась и увидела Абигайль. Смеясь, та подхватила ее сына на руки за секунду до того, как он подбежал к двери.
– Несносный мальчишка, – сказала Абигайль и потерлась носом о его животик. – Несносный, непослушный, испорченный мальчишка. – И начала сильно дуть ему в живот. Филипп беспомощно захихикал, извиваясь в ее руках.
– Абигайль, ты его перевозбудишь, – прошептала Лилибет, прижав пальцы к вискам.
Разве листок бумаги может быть таким тяжелым? Он оттягивал ее карман, как камень – массивный, с неровными острыми краями, какие в более примитивных культурах бросают в прелюбодеев.
– Ты не заслуживаешь сказки, бессовестный плут, но одну я, так и быть, расскажу. – Абигайль бросила Филиппа в кровать. – Но пока я рассказываю, ты должен съесть вот эту булочку. Она, понимаешь ли, волшебная. – Она вытащила булочку из кармана и показала мальчику. – Чудесная волшебная булочка. Она поможет тебе понимать меня, хотя рассказывать тебе сказку я буду… по-итальянски!
– По-итальянски! Нет, не будешь. Ты не знаешь итальянского.
– Знает, – возразила Лилибет, поправляя на нем одеяло. – Очень хорошо знает.
– Но эта булочка, – торжественно произнесла Абигайль, – сделает так, что все слова будут казаться английскими.
– Ха! – фыркнул Филипп, но прищурился.
Абигайль пожала плечами.
– Не веришь – не надо. C’era una volta, viveva un re e sua figlia…
Филипп выхватил булочку из ее руки и уставился на губы Абигайль.
Она продолжала:
– …in un castello antico solitario in cima a una collina.
Филипп вгрызся в булочку.
– Королева умерла давным-давно, а король так горевал, что приказал выгнать из замка всех дам, чтобы больше никогда не видеть ни одну женщину, – ни на мгновение не запнувшись, рассказывала дальше Абигайль.
Филипп как завороженный смотрел на губы Абигайль и ел булочку. Скоро его маленькое тельце расслабилось, энергия его покидала. Веки опустились, рука, все еще сжимавшая булочку, упала на подушку. Абигайль еще минуты две продолжала рассказывать, пока его дыхание не сделалось глубоким, ровным и мирным. Свеча отбрасывала мягкие отблески на его круглую гладкую щечку.
– Они выглядят такими невинными, когда спят, – тихо произнесла Лилибет, откидывая волосы со лба мальчика. – И я сразу начинаю чувствовать себя виноватой за то, что злилась.
– Ты злилась? – спросила Абигайль. Лилибет, повернувшись к ней, увидела, что та искренне удивлена.
– Да, конечно.
Абигайль выпрямилась и улыбнулась ей – широкой улыбкой на овальном личике.
– Всегда уравновешенная Лилибет. Не думаю, чтобы я хоть раз в жизни видела тебя разозлившейся.
Лилибет посмотрела на спящего сына.
– Постоянно, – сказала она. – Я злюсь постоянно. Просто научилась скрывать это.
– Не нужно ничего скрывать, – отозвалась Абигайль. – Мы поймем.
«Нет, не поймете, – подумала Лилибет. – Весь этот гнев, все грешные, безнравственные эмоции, которые удерживаются сетью, сотканной из тончайших переплетающихся нитей. Они натягиваются и больно режут, но каким-то образом сдерживают давление. Ты совсем ничего не поймешь, Абигайль, моя простодушная девственница».
– Ты злишься на него? – робко спросила Абигайль. – На лорда Сомертона?
– Конечно, нет, – солгала Лилибет. – Не знаю, почему ты такое спрашиваешь.
– Я же не дура, Лилибет. И то, что не замужем, не значит, что я ничего не слышу. А уж если мы пробежали половину Европы, лишь бы уйти от него…
– Подслушиваешь.
– Конечно, подслушиваю. Нет лучшего способа узнать то, о чем тебе иначе не расскажут. – Абигайль немного помялась, затем потянулась и притронулась к руке Лилибет. – Прежде всего, я знаю, что он настоящее животное.
– Он мужчина.
Абигайль стиснула ее ладонь.
– Когда мы завтра доберемся до замка, ты почувствуешь себя лучше. Подумай только – мы целый год будем предоставлены сами себе! Ты будешь в безопасности, среди друзей. Никто не пройдет мимо Александры. И все как-нибудь наладится.
– Да, конечно. – Лилибет убрала руку и беспокойно подошла к креслу с подголовником, стоявшему в углу. Оно смотрелось не на месте возле грубо оштукатуренной стены, словно его оставил тут какой-то англичанин-путешественник, не сумевший заплатить по счету, но возивший с собой кресла с подголовниками, обитые омерзительной желчно-зеленой тканью. Она опустилась в кресло и устремила взгляд на спящего сына. – Иди вниз, Абигайль. Я присмотрю за ним.
