Именно тогда Булгаков и сказал себе: «Довольно глупости, безумия. В один год я перевидел столько, что хватило бы Майн Риду на десять томов. Но я не Майн Рид и не Буссенар. Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом… Довольно!»
Он начал писать, начал печататься. Но оба они с Татьяной понимали, что любовь их умерла, что судьба их брака предрешена.
Татьяна Николаевна — высокая, худая, в темных, скучных платьях — держалась так неприметно, так ненавязчиво, будто чувствовала себя посторонней в его жизни. И в литературе она ничего не понимала… Часто приходил ей на память один случай.
Когда Булгаков писал «Белую гвардию», он прочел жене молитву Елены к Богоматери: выпросить у Бога жизнь Алексея Турбина. Взамен Елена готова была навсегда расстаться с Тальбергом. А Татьяна не умела воспринимать литературную условность. Она знала, что все Булгаковы — атеисты, да и не такие они темные, чтобы верить, будто от молитвы кто-то выздоровеет. Поэтому сцена романа, которую прочел муж, показалась ей до того неправдоподобной, что она сказала Михаилу:
— Ну зачем ты это пишешь?
Ох, как он рассердился:
— Ты просто дура, ничего не понимаешь!
Он очень быстро забыл, как это было: когда писал «Белую гвардию», любил, чтобы Тася сидела около него, шила. Это было ночами. Вдруг у него начинали холодеть руки, он говорил жене:
— Скорей, скорей… горячей воды!
Татьяна грела воду на керосинке, Булгаков опускал руки в таз.
Это было что-то нервное. Возможно, от переутомления, от возбуждения. Татьяна не понимала, но воду грела быстро, подавала вовремя.
Ну да, она очень многого не понимала в его жизни, в его предназначении. Вообще она была просто мужняя жена — заботливая, домовитая, озабоченная только благом Михаила. Ребенка-то не было: еще в молодые годы, в пору увлечения мужа морфием, сделала аборт — Булгаков боялся, что ребенок родится больным, — ну и обрекла себя на бездетность. Михаил был ей и муж, и сын! Ради него она продавала вещи на рынке, стояла в очередях с карточками, что-то умудрялась готовить — и уставала так, что ей было не до литературных споров, не до любви.
Почему продавала вещи? Ну, Михаил Афанасьевич был ведь еще и игрок, так что денег в доме вечно не хватало.
Он был одержим манией игры. Например, будил жену в час ночи:
— Идем в казино — у меня чувство, что я должен сейчас выиграть!
— Да куда идти? Я хочу спать!
— Нет, пойдем, пойдем!
Проигрывался, разумеется. Наутро Татьяна все собирала, что было в доме, — несла на Смоленский рынок.
То есть она любила мужа как умела. А ему было нужно совсем иное. Она просто изжила себя в его жизни, Тася Лаппа…
Вокруг Михаила Афанасьевича всегда крутилось много прекрасных дам. Вовсе не обязательно — любовниц, а просто так — милых подружек. Он вообще легко общался с женщинами, чувствовал себя с ними лучше, смотрелся выигрышней… Жена знала их всех! Он часто говорил: «Тебе не о чем беспокоиться — я никогда от тебя не уйду!»
Но вот Булгаков привел в дом новую знакомую — Любовь Белозерскую. Она была элегантна, нарядна… Татьяна при виде ее присмирела, как никогда раньше.
В принципе, Люба ей понравилась. Да та и старалась понравиться, даже пыталась научить Татьяну танцевать фокстрот… Татьяна только ахала, путая шаги: ну какая из нее танцорка?! Люба жаловалась на бросившего ее Не-Букву, на берлинского любовника, красиво, картинно вздыхала на злую судьбу:
— Мне остается только отравиться.
Потом Люба перестала ходить в этот дом. Поняла двусмысленность и нелепость ситуации, да и начала ревновать Михаила Афанасьевича к Татьяне, к «стене», которая никак не хотела отодвигаться. С другой стороны, она твердо верила в истину: мужчина уходит не к другой женщине. Он уходит от жены.
Строго говоря, Люба влюбилась в Булгакова первая. И гораздо сильнее, чем он. Но она жила у родственников, Михаил — с женой. Им и встречаться-то не было места! Михаил Афанасьевич ходил, ходил к ее родственникам, пока тем не надоело: мало того, что живет Люба, так еще и кавалер (притом еще и женатый!) тут же пристраивается. Вскоре Любе стало невмоготу в том доме, тем более что вернулся муж ее двоюродной сестры, в комнате которой Люба жила.
Она не обиделась, когда пришлось уехать. Но куда же податься?
Люба и не знала, что в это время Михаил Афанасьевич уже начал «подготовительную работу» с Татьяной:
— Пусть Люба живет с нами.
— Как же это? В одной комнате? — изумилась жена.
— Но ей же негде жить! — запальчиво ответил Булгаков.
Разговоры такие велись, велись… И переходили порой в неприятные стычки. Потом, в апреле 1924 года, они развелись.
— Это ничего не значит, — уверял Михаил Афанасьевич. — Мне просто так удобнее — называть себя холостым. А мы будем жить как жили.
Ну конечно — «не значит»! Как бы не так! Татьяна уже предчувствовала, что скоро останется одна, и ругательски ругала себя, что продала когда-то обручальные кольца. Ведь потерять их или продать — очень плохая примета. Но не продай она кольца — Михаил умер бы… Теперь она раздумывала одинокими ночами, которые муж часто проводил неизвестно где (известно, известно — с другой женщиной!): а что бы ей было легче пережить — смерть мужа или его предательство?
На этот вопрос она так и не нашла ответа: не успела. Однажды в ноябре Булгаков попил утром чаю, а потом сказал Татьяне:
— Если достану подводу, сегодня от тебя уйду.
Оделся, вышел. Она сидела у окна, словно прибитая к месту. В голове — ни единой мысли.
Через несколько часов муж вернулся:
— Я пришел с подводой, хочу взять вещи.
— Ты уходишь? — спросила она, как будто только что осознала это.
— Да, ухожу насовсем. Помоги мне сложить книги.
Татьяна услужливо, суетливо помогала. Отдала ему, конечно, все, что он хотел взять.
Потом еще долго квартирная хозяйка удивлялась:
— Как же вы его так отпустили? И даже не плакали!
Вообще в доме все не верили, что Булгаковы разошлись: никаких скандалов меж мужем и женой не было, как же так?..
К тому же Михаил частенько заходил, приносил деньги, продукты. Через некоторое время начал каяться: «Меня за тебя Бог накажет!»
Почему же он каялся? Или плохо ему теперь жилось?
Между прочим, нет. Не плохо. Совсем наоборот! «Парижанка» оказалась отличной хозяйкой: она мигом уловила, что Михаилу Афанасьевичу нужна в одном лице и подружка-болтушка, и не то маменька, не то старшая сестра. Жена-товарищ, как говорили в те боевые времена. Именно таким товарищем и заботливой подругой Люба и стала. А еще — опутала мужа своей нежностью, страстностью, которая и прежде притягивала к ней мужчин, которая и сделала бедного Не-Букву таким ревнивым…
