Филиппа Грегори - Королевская шутиха

Мой лоб упирался в камзол Дэниела, и пуговицы вдавливались в кожу. Мне стало неловко, что он увидит эти красные кружки, отпечатавшиеся у меня на лбу, и посмеется над моей глупостью. Тем не менее я не вырывалась из его рук, а он лихорадочно раздумывал над всем, что от меня услышал. Потом Дэниел быстро разжал руки, отодвинулся от меня и внимательно заглянул мне в глаза.

— Что достойного в любви служанки к своему хозяину? — спросил он.

Я отвернулась. Дэниел взял меня за подбородок и заставил смотреть на него.

— Скажи мне, Ханна. Тебе предстоит быть моей женой, и я имею право знать. Считаешь ли ты достойной свою любовь к сэру Роберту?

У меня задрожали губы. К глазам подступили слезы.

— Тут все так перепутано, — промямлила я. — Я люблю его за то, что он вот такой…

Мне было не объяснить Дэниелу, чем меня притягивает Роберт Дадли. Моему языку не хватало слов, чтобы передать, какие чувства во мне вызывает взгляд сэра Роберта, все эти повороты и наклоны его головы. Я не завидовала его богатству и дорогим нарядам. Все это, включая, конечно, и его великолепных лошадей, и даже изысканные сапоги для верховой езды… все это было предметом моего полудетского восхищения.

— Я люблю его не как мужчину. Я люблю в нем то, кем он может стать. Поверь мне, Дэниел, он будет великим человеком. Он примет участие в судьбе английского принца, которому суждено сыграть великую роль в истории Англии. А сейчас, когда мы с тобой говорим, он томится в Тауэре, ожидая смертного приговора. Он ждет этого каждый день. Наверное, так и моя мать ждала, что каждое новое утро может стать последним…

Я замолчала, боясь заплакать.

— Пойми, Дэниел, он сейчас узник, как когда-то узницей была моя мать. Как и она, он стоит на пороге казни. Я люблю его.

Дэниел разжал руки. Тишина печатной комнаты наполнилась ледяным холодом. Это был не уличный холод. Он исходил от Дэниела.

— Не сравнивай этого человека со своей матерью, — отчеканил он. — Сэр Роберт — не узник веры. И в Тауэр его заключили не служители инквизиции, а королева, которая, по твоим словам, отличается мудростью и милосердием. У тебя нет причин любить того, кто сознательно плел нити заговора. Повернись события по-иному, сейчас на троне была бы Джейн Грей, а твою милосердную и сострадательную королеву сэр Роберт и его отец давным-давно казнили бы. Ты любишь бесчестного человека.

Я открыла рот, однако слов для возражения у меня не находилось.

— Ты запуталась, Ханна. Ты зачем-то влезла в его преступные замыслы. Скорее всего, очаровалась его речами, и вся эта мешанина питает твои чувства к сэру Роберту. Я отказываюсь называть это любовью. В тебе говорят девчоночьи фантазии, и не более того. Ты окружила сэра Роберта ореолом и любишь этот ореол. К счастью, я все понимаю, иначе без колебаний пошел бы к твоему отцу и попросил бы освободить меня от обязательств помолвки. Но и позволять тебе дальше играть в эти фантазии я не намерен. Меня не волнует будущее Роберта Дадли, даже самое блистательное. Ты должна сложить с себя все обязательства перед этим человеком и перестать с ним видеться. Ты должна избегать Джона Ди и отказаться от своего дара. До своего шестнадцатилетия ты можешь служить королеве, но помни: ты помолвлена со мной. Наша помолвка — мерило для твоих слов и поступков. А через полтора года, считая с этого дня, мы поженимся, и ты покинешь двор.

— Через полтора года? — почти шепотом повторила я.

Дэниел поднес мою руку к губам и слегка закусил толстый «венерин холм» у основания большого пальца. По обилию плоти в этом месте ярмарочные гадалки и предсказатели судьбы определяли, что женщина созрела для любовных отношений.

— Да, через полтора года, — сухо подтвердил Дэниел. — Иначе, клянусь тебе, я женюсь на другой девушке, и тогда пусть твою судьбу решают алхимик, государственный преступник и обожаемая тобой королева.

Зима была холодной, и даже Рождество не подарило людям радости. Каждый день приносил королеве известия о новых мелких неурядицах и происшествиях в английских графствах. Любое из таких событий в отдельности выглядело неуместной шалостью, дерзостью, грубой выходкой. В одном месте испанского посла забросали снежками. Где-то швырнули дохлую кошку в проход между церковными скамьями. На какой-то стене нацарапали оскорбительные слова. А то на кладбище объявилась старуха, предвещавшая беды и чуть ли не конец света. Казалось, ничего пугающего ни для местной знати, ни для священников. Но когда слышишь об этом постоянно, когда число происшествий множится, они уже воспринимаются предвестниками более грозных событий.

Рождество королева отмечала в Уайтхолле. Она назначила традиционного «владыку буянов» и повелела праздновать весело, как было при ее отце, но настоящего веселья не ощущалось. Пустовавшие места за праздничным столом красноречиво говорили о том, что многие предпочли заблаговременно удалиться. Принцесса Елизавета даже не приехала поздравить сестру с Рождеством. Елизавета оставалась у себя в Эшридже. Ее дом стоял на Большой северной дороге и был весьма удобным местом для наступления на Лондон, если прозвучит такой сигнал. Поредел и королевский совет; разумеется, у всех отсутствующих советников были на то вполне объяснимые и уважительные причины. Французский посол был весь в делах, словно хлопотливая мать семейства, готовящаяся к сочельнику. Опасность подбиралась к самому трону, о чем знала и королева, и все мы.

Епископ Гардинер — главный советник королевы, а также испанский посол советовали ей непременно перебраться в Тауэр и привести всю английскую армию в полную боевую готовность. Вторым их советом было вообще покинуть Лондон и обосноваться в Виндзорском замке, укрепив его на случай осады. Однако к Марии вновь вернулась решимость, какую я видела в ней прошлым летом, когда мы с нею ехали в Кеннингхолл. Она поклялась, что в первое Рождество своего правления ни за что не покинет дворец. Мария правила менее трех месяцев. Неужели и она, подобно Джейн, должна перебираться под защиту стен Тауэра и запирать ворота, не давая разбежаться своим колеблющимся придворным? А что потом? Отдать трон Елизавете, которая с армией сторонников вторгнется в город? Мария заявила, что отпразднует в Уайтхолле не только Рождество, но и Пасху. Пусть тогда распространяют слухи о ее бегстве!

— Что же, Ханна, у нас так невесело? — спросила меня королева. — Я всю жизнь ждала этого Рождества, а теперь мне кажется, что люди разучились веселиться.

Мы с королевой были отнюдь не наедине. У окна, ловя последние часы неяркого дневного света, сидела за шитьем Джейн Дормер. Одна из фрейлин играла на лютне какую-то заунывную мелодию, больше напоминающую погребальный плач. Другая вышивала, привычно накладывая стежки. От движения руки с иглой клубок вышивальных ниток шевелился возле ее ног, как живой. Обстановка в покоях даже отдаленно не походила на веселье. Казалась, вместо замужества Мария собралась отойти в мир иной.