– Чудо? Что за чудо? С крыши конюшни теперь льется вино, а не вода?
Джакомо упал на колени и закатил глаза к небу.
– С вами все в порядке, друг мой? – Уоллингфорд обеспокоенно шагнул к странному итальянцу.
Джакомо воздел руки к небу.
– Спасибо, спасибо за этот день! Я не устаю благодарить Господа нашего, одарившего нас своим благословением.
– Козы научились доить себя самостоятельно? Или одна из гусынь снесла золотое яйцо?
– Нет, синьор.
Уоллингфорд задумался.
– Два золотых яйца?
– Женщины, синьор!
Уоллингфорд ослабил подпруги и подвел Люцифера к изгороди.
– Женщины? И это все? Мне всегда казалось, что вы питаете к женщинам неприязнь. И не просто неприязнь, а ненависть.
– Ох, синьор, я всерьез их ненавижу. От них столько неприятностей, – сказал Джакомо, неотступно следуя за герцогом. – Вот почему я сегодня так счастлив. – Он с восторгом поцеловал собственные пальцы.
– Они провели все утро в замке, оставив коз на ваше попечение?
– Нет, синьор. Еще лучше. – Джакомо снова воздел руки к небу. – Они уехали!
Уоллингфорд, снимавший седло с лоснящейся спины коня, застыл на месте.
– Что? – с трудом вымолвил он.
– Уехали, синьор! Укатили с рассветом вместе со своими сундуками и шляпами. Уехали! Наконец-то! – Джакомо крепко обнял себя и принялся кружить на одном месте, точно хромоногая балерина.
– Вы уверены, Джакомо?
– Собственными глазами видел, синьор герцог. И даже рукой помахал. – Джакомо изобразил, как это было, и игриво пошевелил пальцами.
– Совсем уехали?
– Совсем. Обе сестры-дьяволицы.
– Они не дьяволицы, Джакомо. Просто очень живые.
– Синьор, – Джакомо посмотрел укоризненно, – вы же знаете женщин. Видели, сколько от них неприятностей. У вас ведь теперь легко на сердце? Оно освободилось от тяжелой ноши? – Он вздохнул и приложил руку к груди. – Мое сердце словно наполнено газом.
– Газом?
– Да, которым мы дышим. – Джакомо картинно вздохнул. – Ах, как легко.
– Это называется воздух, дружище. Ваше сердце полно воздуха. Легче, чем воздух, – так говорят англичане. – Уоллингфорд небрежно закинул седло на ограду, нисколько не заботясь о том, что может поцарапать кожу. Это было для него неожиданно, ибо в последнее время он чистил и полировал его самостоятельно.
Люцифер легонько ткнул хозяина в спину.
– Ага! Видите! Вы тоже чувствуете воздух в своем сердце.
Уоллингфорд обернулся:
– Знаете, что я чувствую? Желание отвести коня в стойло, а потом съесть свой обед. Простите.
Джакомо вновь прижал руку к сердцу и отвесил поклон.
– Я прощаю вас, синьор герцог. А теперь пойду и оставлю вас спокойно наслаждаться радостью.
– Прекрасно, – сказал Уоллингфорд, беря в руки щетку. – Ступайте, празднуйте. Я не могу вас остановить, так как не плачу вам жалованье.
Уоллингфорд чистил шкуру коня долго и тщательно, стирая с нее заметки, оставленные седлом и подпругами. Потом он проверил копыта, в которых могли застрять мелкие камешки. Снял уздечку, надел недоуздок и вывел Люцифера в загон. Некоторое время постоял у ограды и наблюдал за тем, как Люцифер скачет по загону, взбрыкивая и лягая ногами воздух.
Уехали.
Солнце упрямо припекало макушку герцога, проникая сквозь соломенную шляпу со всей силой итальянского солнца в июле. Должно быть, очень жарко ехать в подводе по ухабистой дороге до Флоренции, а потом до ближайшей железнодорожной станции. Оставалось только надеяться, что леди прихватили с собой зонтики и воду.
Несмотря на то что его желудок свело от голода, Уоллингфорд не пошел в пустую столовую с ее огромным старым столом, на который к полудню всегда ставили холодный ленч. Вместо этого он направился в библиотеку, где провел так много часов в последнее время. Теперь, когда Берк и Роланд уехали, а у него перед глазами стоял такой несчастный и холодный взгляд Абигайль, некому было составить ему компанию и отвлечь от грустных мыслей.
Пару недель назад Уоллингфорд взялся за изучение старых документов, финансовых отчетов и бухгалтерских книг, аккуратно делая пометки там, где считал нужным. Когда решил, что в достаточной степени узнал финансовую историю замка, он переключил свое внимание на книги о взаимоотношениях между полами.
А если точнее – на женскую анатомию, чтобы понять, где же все-таки находится средоточие женской страсти. Уоллингфорд говорил себе, что всего лишь хочет удовлетворить собственное любопытство, но, обнаружив латинские термины и анатомические описания, понял, что заинтригован. Одно открытие перетекало в другое, и пытливому уму Уоллингфорда открылся новый головокружительный мир. Мир, который, казалось, был тщательно изучен и описан смотрителями библиотеки замка Святой Агаты, словно они предвидели, что именно ему это понадобится.
К тому времени как он закончил изучение атласов по анатомии, возбуждающих европейских мемуаров и экзотических восточных рукописей, в его груди затеплился слабый огонек надежды.
И вот сейчас Уоллингфорду показалось, что он потух.
Герцог прошел по вытертому ковру к столу, над которым Абигайль склонилась, явив его взору свою соблазнительную грудь во время праздника летнего солнцестояния, и опустился в кресло. На обитой сукном столешнице, пахнущей чернилами и старыми документами, лежала раскрытая книга, иллюстрации которой вызвали бы повышенный спрос на нюхательные соли, если бы вдруг она магическим образом оказалась в одной из лондонских гостиных в половине четвертого. Уоллингфорд мгновение смотрел на изображение переплетенных тел и описание на латинском языке, а потом захлопнул книгу.
Только сегодня утром он встречался в деревне со своим поверенным, сообщил:
– Брачный договор составлен и ждет вашего одобрения. Не хотите ли прочитать его и внести какие-то изменения, ваша светлость?
Часы отсчитали несколько секунд, и Уоллингфорд ответил:
– Наверное, в другой раз. Сегодня у меня слишком много дел.
Однако, поднявшись на вершину холма на обратном пути и увидев впереди согретый солнцем замок, Уоллингфорд принялся ругать себя за трусость. На протяжении двух недель он прятался от Абигайль Харвуд, позволял ужасным воспоминаниям о ее последних словах лишать его присутствия духа и решимости. Наблюдал, как она ходит по замку и его окрестностям, и понимал, насколько красивым стало для него ее маленькое изящное лицо сказочной феи. Его сердце начинало сжиматься всякий раз, когда Абигайль проходила мимо окна библиотеки.
