Райдер упал, как срубленное дерево.
– Мое дорогое дитя, – произнес женский голос. – Возьмите мой, он сухой.
Мать Джека стояла и смотрела на нее, протягивая носовой платок.
Энн опустила ноги на землю и пригладила ладонями свои растрепанные волосы. Она знала, какой у нее вид. Стыд затопил ее, жаркий и безжалостный. Но упрямая гордость заставила выпрямиться. Она встретила взгляд старшей женщины с некоторым вызовом, хотя то, что ее лицо залито слезами, казалось еще большим унижением.
Герцогиня села и утерла лицо Энн ловкими осторожными прикосновениями своего носового платка.
– Успокойтесь! Все в порядке.
– Нет, ваша светлость, – сказала Энн. – Это не так. Из-за меня ваши сыновья превращаются во врагов.
– У меня есть еще и дочери, и я рада принять еще одну в свою семью.
– Но я не понимаю, как я могла быть такой…
– Распущенной? – сухо спросила герцогиня. – Упущение, в котором мы воспитываем наших дочерей. Мы предупреждаем их, как противостоять непристойным мужским желаниям, но никогда не учим, что делать со своими собственными. Теперь вам, конечно, придется выйти за Джонатана. Что же до моих сыновей, то они любят друг друга. Несмотря на то, чему на этом месте оказался свидетелем Райдер, вы не станете между ними. На самом деле им даже полезно выяснить отношения.
Энн прикусила губу и отвела взгляд.
– Лорд Джонатан не любит меня. Я не хотела… Должен быть способ освободить его от этого!
– Он не знает, что любит и чего хочет. Почему вы Думаете, что вы его связали?
– Не я его связала, – возразила Энн, – его связывает честь.
– Весьма рада слышать, что вы полагаете, что у него еще осталось немного чести. Хотя меня несколько успокоило то, что он не сбежал, как ему было предложено в башне Фортуны. А теперь успокойтесь! Плотская страсть – прерогатива не только мужчин. Вы ничего не уладите, терзая себя из-за того, чего нельзя изменить. Джонатану не повредит жениться, хотя в настоящий момент, я думаю, ему все равно, жить или умереть.
– Он может лишить себя жизни? – с ужасом спросила Энн.
– Нет, уверена, что нет, но мне порой кажется, что он утратил волю к настоящей заботе о нашем существовании. Так что вы не причинили моему сыну никакого вреда, хотя он причинил немалый.
– Значит, вы не хотите, чтобы я плакала ни о ком из Сент-Джорджей? – спросила Энн. – Простите, ваша светлость, я не желаю причинять вам неудобства, но кажется, я еще немного помучаю себя…
– Дорогая! А для чего же еще существуют матери?
И не сказав больше ни слова, герцогиня обняла Энн. Энн так удивилась, что опустила голову на плечо герцогини, а потом закрыла глаза от вновь потекших слез: горе от негодования или от стыда? Она не знала, но чувствовала себя такой усталой, что могла бы проспать сто лет.
Мать Джека начала тихонько напевать. Это странно умиротворяло. Мелодия была успокаивающей, как колыбельная.
Не лейте, леди, лишних слез -
Всегда мужчины лгут:
В любви клянутся не всерьез
То там они, то тут.
Уходят? Пусть!
Забудьте грусть
И пойте веселей:
Хей, нонни-нонни, хей!
– Господи, Джек! В кого же ты превратился? – воскликнул Райдер.
– Не в того, кого тебе стоило бы пытаться ударить в челюсть, когда он меньше всего этого ожидает, – сказал Джек.
Сожалею о случившемся, но очень рад, что ты пришел в себя.
– Как я здесь оказался? – Райдер лежал, распростершись на кушетке в своей спальне в крыле Уайтчерч.
Джек снова опустил полотенце в ледяную воду, которую велел принести из кухни. Он выжал полотенце и приложил его к синяку, расцветавшему на челюсти брата.
– Я тебя принес. Ты весишь целую тонну. Нет, две тонны. Райдер осторожно обвел языком губы.
– Все зубы целы, но я чувствую себя так, будто меня лягнула лошадь.
– Если бы я не понял вовремя, что это ты, мне пришлось бы заказывать тебе фоб, а не волноваться, не выбил ли я тебе зубы.
– Зачем ты капаешь ледяной водой мне на шею?
– Пытаюсь спасти то, что осталось от твоего дыхательного горла. Или, если хочешь, можешь считать мой холодный компресс изощренной восточной пыткой.
Райдер оттолкнулся от резной спинки кушетки. Он прижал руку к горлу и сглотнул, потом неуверенно усмехнулся. Джек уже снял с него галстук и расстегнул рубашку.
– Если ты велишь принести горячего бренди и меду, смогу ли я это проглотить?
Джек вручил ему холодное полотенце – пусть сам прикладывает к своей челюсти.
– Уже несут; полагаю, у тебя всего лишь ушиб. Райдер подавился кашлем.
– В таком случае мы оба хороши! Ты видел себя в зеркале?
– А ведь неплохо, а? – Джек пошел посмотреться в зеркале над камином. – Мистер Трент был умеренно основателен. И я очень рад, что ты решил, будто можешь добавить что-то еще к его побоям.
– Не очень-то честно было с моей стороны пытаться ударить тебя без предупреждения…
Джек обернулся и посмотрел на брата.
– Если ты извиняешься за это, я тебя убью. Ты был потрясен тем, что увидел в саду роз. Потом ты, вероятно, встретился с матушкой, которая, конечно, прочла на твоем лице, что именно произошло.
– Да, – сказал Райдер, тень затуманила его зеленые глаза.
– Если бы я оказался на твоем месте, я бы сделал то же самое. Точнее, я сначала сходил бы за кнутом.
– Нет, ты этого не сделал бы. Пусть твоя мораль в сексуальной сфере, как у уличной кошки, но никто с твоими боевыми умениями никогда не ударит беззащитного человека, если только не собирается его убить. Я не верю все же, что ты хладнокровный убийца или что ты склонен к братоубийству.
– Все же? Значит, ты поверил бы в это, будь у тебя больше доказательств?
– Господи, Джек! – Райдер попытался повернуть голову и поморщился от боли. – Во что мне верить, по-твоему? Ты исчез из Англии на годы. В твоих письмах нет ничего, кроме забавных анекдотов о путешествии по Персии или Индии. Твои сестры начали выдумывать фантастические истории о твоих , подвигах, истории, более подходящие для сказок «Тысячи и одной ночи». А любая легенда обрастает подробностями сама собой.
Джек отошел, чтобы выглянуть в окно. Ясный весенний вечер озарял маленький двор – еще один странный уголок, образованный бесконечными постройками и перестройками Уилдсхея за многие столетия.
– Тем временем ты слышишь нечто совершенно иное, – сказал он. – Другие рассказы циркулируют в лондонских клубах. Твой брат – извращенец: Дикий Лорд Джек, для которого ни одно чувственное приключение не кажется слишком низменным, ни один грех слишком непомерным. Он потерян для чести и пристойности. Возможно, отзвуки этого даже проникли в мои письма. Ты не хочешь верить этому, но в глубине души боишься, что это правда… и матушка тоже.
