Объявивъ объ этомъ, чиновникъ сообщилъ, что онъ можетъ дать Ивану Анемподистовичу очень полезный совѣтъ, чтобы выпутаться изъ непріятной исторіи.
— Ради Христа помогите, — земно поклонился Иванъ Анемподистовичъ.
Чиновникъ засмѣялся.
— Ради Христа нищимъ помогаютъ, купецъ, а вы не нищій, — сказалъ онъ.
— Батюшка, бери, сколько хочешь!
— Ну, на всякое хотѣніе есть терпѣніе, господинъ купецъ. Захочу-то я, можетъ, и очень много, да ты не дашь, а вотъ триста рублей ассигнаціями пожалуй.
Иванъ Анемподистовичъ немедленно вручилъ просимую сумму, и чиновникъ научилъ его.
— Скажите вы, государь мой, — говорилъ онъ, — что пришли къ вамъ невѣдомые люди, и, назвавшись посланными отъ помѣщика Скосырева крестьянами, просили у васъ отъ имени того помѣщика еще денегъ за купленную вами крѣпостную дѣвицу, а вы, по легковѣрію, деньги тѣ выдали. Вотъ вамъ и все.
Иванъ Анемподистовичъ такъ и показалъ. Такъ какъ репутація его была совершенно безупречна и въ прошлой жизни его не встрѣчалось и малѣйшаго пятнышка, могущаго его компрометировать, то онъ отъ всякаго слѣдствія былъ освобожденъ, тѣмъ болѣе, что въ палату уголовнаго суда была получена отъ гвардіи поручика Скосырева бумага, въ которой помѣщикъ этотъ отказывался отъ всякаго преслѣдованія купца Латухина и бывшаго своего управляющаго Бушерина за купленную обманомъ крѣпостную дѣвку Надежду, „каковая дѣвица Надежда“, — такъ заключалась бумага, — „препровождается къ купцу Латухину, какъ вольная и пожелавшая вступить съ тѣмъ купцомъ въ бракъ“.
Для объявленія этой бумаги Иванъ Анемподистовичъ былъ вызванъ въ палату.
Онъ не вѣрилъ ушамъ своимъ, когда секретарь читалъ ему эту бумагу.
— Что, купецъ, рехнулся отъ радости? — засмѣялся секретарь. — Поздравляю тебя, братъ, поздравляю, и „на сухую“ не отдѣлаешься, — обѣдъ за тобой въ рестораціи.
— Батюшка, ваше благородіе, да что же это такое? — говорилъ Иванъ Анемподистовичъ. — Да какъ же это?
— А вотъ такъ. Знать, помѣщикъ то струхнулъ отъ нападенія порядкомъ и хочетъ теперь за спасеніе своей жизни отъ грозящей смерти добрыя дѣла дѣлать.
— А гдѣ же... гдѣ же Надя то?
— Ну, ужъ этого я не знаю. Да не бойся, получишь теперь свою Надю. Ступай домой и жди, а на счетъ обѣда помни. Мы прямо въ ресторацію придемъ, обѣдъ закажемъ, цымлянскаго[32] спросимъ, а платить за тобой пошлемъ.
— Господи, да я бочку вамъ цѣлую какого хошь вина поставлю!
Иванъ Анемподистовичъ бросился домой, чтобы подѣлиться радостью съ матерью. Когда онъ вошелъ во дворъ, то увидалъ крытую рогожей кибитку, у которой кормилась пара лошадей. Мужикъ въ синемъ армякѣ и въ шляпѣ гречневикомъ[33] возился около повозки.
— Это кто пріѣхалъ? — дрогнувшимъ голосомъ спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.
Мужикъ снялъ шляпу.
— А ты никакъ хозяинъ тутошній, купецъ Латухинъ? — спросилъ онъ.
— Да.
— Такъ, батюшка, такъ... А я выходитъ хрестьянинъ господина Скосырева, Палъ Борисыча, и пріѣхалъ изъ его вотчины, дѣвицу Надежду къ тебѣ привезъ, кою ты, стало быть, выкупилъ.
Иванъ Анемподистовичъ бросился къ мужику и повисъ у него на шеѣ, какъ у лучшаго друга, какъ у роднаго брата. Слезы такъ и брызнули изъ глазъ молодого купца. Прослезился и мужикъ.
— Гдѣ... гдѣ же она? — задыхаясь спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.
— А въ горницахъ стало быть... Да вотъ и она съ матушкой твоей жалуетъ.
Иванъ Анемподистовичъ оглянулся и увидалъ Надю. Онъ бросился къ ней, вскрикнулъ и безъ чувствъ упалъ на землю.
Отъ радости не умираютъ. Иванъ Анемподистовичъ очнулся очень скоро. Черезъ двѣ недѣли была его свадьба, отпразднованная пышно, богато и весело. Чуть ли не полъ-Москвы было въ церкви желающихъ взглянуть на „купленную невѣсту“.
Было раннее утро осенняго дня.
День выдался ясный, но свѣжій. Холодное солнце заискрилось на золоченыхъ главахъ московскихъ церквей, засверкало въ свѣжихъ струяхъ Москвы-рѣки и ярко освѣтило громадную толпу народа, собравшуюся на Болотной площади, посрединѣ которой мрачно и грозно возвышался черный высокій помостъ-эшафотъ, со столбомъ на одномъ концѣ и со ступеньками на другомъ. Толпа глухо волновалась и гудѣла. Около самаго эшафота стояли мужики, торговцы, мастеровые, мальчишки; далѣе толпились и визжали, толкались со всѣхъ сторонъ бабы; за ними въ нѣсколько рядовъ стояли купеческія дрожки съ осанистыми купцами въ пуховыхъ шляпахъ, въ синихъ сибиркахъ, чуйкахъ и кафтанахъ, съ полными купчихами въ яркихъ салопахъ, бархатныхъ и атласныхъ. Увы, тутъ были и дамы высшаго общества!.. Недавно было еще это время, какихъ-нибудь семьдесятъ пять лѣтъ тому назадъ, а между тѣмъ теперешніе люди съ трудомъ вѣрятъ тому, что было тогда, и готовы съ негодованіемъ отвернуться отъ картинъ того минувшаго времени, которое помнятъ еще старики, благополучно живущіе до сихъ поръ.
Толпу эту на Болотную площадь привела назначенная на этотъ день „торговая казнь“ дѣвицы Натальи Савельевой, обвиненной въ разбоѣ, убійствахъ и поджогѣ совершенныхъ шайкою разбойниковъ подъ ея, Натальи Савельевой, атаманствомъ. Толпа все росла и росла, такъ что буточники[34] со своими алебардами ничего не могли подѣлать и тщетно упрашивали и уговаривали толпу, готовую сломать своимъ натискомъ самый эшафотъ. Только прибывшіе казаки водворили порядокъ.
Толпа терпѣливо ждала и толковала.
— Говорятъ, красавица атаманша-то эта, — слышались голоса.
— Да, сказываютъ.
— Чего тамъ „сказываютъ“, ежели мы сами видѣли ее! — произнесъ чисто одѣтый парень.
— А вы кто?
— Прикащика купца Латухина. Нашъ хозяинъ то кажинный день калачей въ острогъ посылалъ и деньгами арестантовъ одѣлялъ, мы и носили, такъ видѣли атаманшу.
— Хороша?
— Больно пригожа, братцы! Таскали ее не мало, мытарили всячески, а все таки пригожа. Жаль.
— Не разбойничай.
— Это то вѣрно, а все же жаль.
— Сколько ей предназначено?
— Сорокъ одинъ ударъ, больше этого и не бываетъ, ежели кнутомъ. Плетей, тѣхъ и по сту даютъ.
— Не вынесетъ, чай.
— Гдѣ, голова, вынести!
— Говорятъ, изъ за барыни это она въ разбой то пошла. Она сперва у барина то вѣ милости была, а потомъ баринъ тотъ жену себѣ взялъ, ну, жена, конешно, и начала ее, дѣвицу эту, тѣснить, а она, стало быть...
— Везутъ, везутъ! — раздались голоса, и вся толпа взволновалась и хлынула. Медленно двигались черныя дроги, запряженныя парою лошадей. Спиною къ лошадямъ, на высокой скамьѣ, привязанная къ столбу, сидѣла молодая преступница въ арестантскомъ халатѣ и въ бѣломъ платкѣ. Рядомъ съ нею стоялъ палачъ, громадный мужикъ со звѣрскимъ лицомъ, въ красной рубахѣ, въ накинутомъ на плечи арестантскомъ же халатѣ. Солдаты съ ружьями и конные жандармы окружали позорную телѣгу. Сзади на дрожкахъ сидѣли прокуроръ, секретарь уголовной палаты, докторъ и два офицера. Барабанщики, идя около телѣги, выбивали частую дробь...
