— Ты все отрицаешь?
— Конечно. — Ее глаза возмущенно сверкнули. — Кто меня обвиняет? Иган?
Он долго молча смотрел на нее.
— Он ненавидит меня, — огорченно и рассерженно заявила она. — Он всегда ненавидел меня, и ты это знаешь. Может быть, он сам это сделал, чтобы потом взвалить вину на меня?
Он угрожающе нахмурился.
— Здесь нет ни одного человека, кто желал бы моей смерти, — решительно заявил он. — Данторп — мой дом. Так что думай, что говоришь, милая, потому что Игану я доверил бы собственную жизнь. Так было и так будет всегда.
— А мне ты не доверяешь!
— Это неправда, дорогая. Я доверил тебе свое сердце!
Его сердце? Она не могла больше скрывать ни охватившую ее обиду, ни любовь, непрошено ворвавшуюся в ее сердце. Ей хотелось прижаться к нему, умолять его верить ей, сказать, что любит его так сильно, что никогда не смогла бы причинить ему зла. Однако гордость заставляла ее молчать.
Нет, она ни за что не признается в своей любви. Тем более этому незнакомцу с холодным взглядом. За все эти месяцы, которые она прожила здесь, ничто не изменилось.
Она резко втянула в себя воздух.
— Ты мне не доверяешь! — с горечью повторила она. — Ты поклялся, что будешь защищать меня. Однако ты защищаешь Игана и обвиняешь меня. Для тебя я всегда буду виноватой только из-за того, что я дочь Рыжего Ангуса. Прошло столько времени, а ты по-прежнему цепляешься за это и не хочешь забыть. Ты обвиняешь меня несправедливо, Камерон, потому что, клянусь всем святым, я не сделала ничего, что могло бы причинить тебе зло!
Что-то промелькнуло в его взгляде, но она не могла определить, что именно. Он протянул руку.
— Мередит…
Она оттолкнула его руку.
— Не приближайся ко мне, Камерон, оставь меня в покое. Оставь меня в покое! — Она сказала бы гораздо больше, но неожиданно почувствовала острую боль в спине. Ноющая боль появилась еще утром, когда она встала с постели, но сейчас боль становилась невыносимой. «Может, начинаются схватки?» — подумала она.
Ее рука потянулась к пояснице. Нет, должно быть, это просто судорога, решила она и помассировала спину. Однако ее непроизвольная гримаса не осталась незамеченной.
— Силы небесные! У тебя начинается? Она поджала губы.
— Нет, — резко ответила она, потому что все еще серилась на него. — Не может быть. Боль в спине, а не в животе.
У нее исказилось лицо от боли, и Камерон не мог ковать, он выбежал за дверь и помчался в зал, чтобы позвать Гленду.
Когда они прибежали к Мередит, у нее уже начались схватки.
— Камерон сказал, что ты рожаешь! — воскликнула Гленда, щеки которой раскраснелись от быстрой ходьбы.
— Рожаю… — скорчив недовольную гримасу, проворчала Мередит. — Откуда ему, черт возьми, знать? Скольких ребятишек он родил?
— Поторапливайся, Камерон. Отнеси ее на кровать! — скомандовала Гленда. На ворчание Мередит никто и внимания не обращал, словно это жужжала муха. Гордо выпрямившись, она возмущенно заявила:
— Послушайте, вы, оба! Даже если пришло время, а я уверена, что еще не пришло, я вполне способна пройти это маленькое расстояние сама…
Но он не слушал ее возражений. Он подхватил ее на руки и, выйдя из комнаты, стал бегом спускаться по лестнице. Гленда бежала следом.
— Камерон! — возмутилась Мередит. — Куда это, черт возьми, ты направляешься? Отпусти меня сию же минуту!
— И не подумаю, дорогая. Этот ребенок родится на моей кровати — той самой, где родились мой отец, я и все мои братья!
Мередит замолчала. Взглянув на его решительно выпяченную челюсть, она поняла, что возражать бесполезно. Это все равно что пытаться прошибить лбом стену. Но вот было бы здорово, если бы ребенок родился прямо на лестнице, по которой поднимался Камерон! Хотя бы ради того, чтобы сделать ему назло! По правде говоря, она была далеко не уверена, что ребенку — разумеется, девочке — пора появиться на свет.
Войдя в комнату, он осторожно положил ее на середину кровати. Гленда уже давала приказания прибежавшей вслед за ними служанке.
— Нам потребуются свежая рубашка для Мередит, горячая вода и пеленки для младенца…
Мередит хотела было сказать, что в такой спешке нет необходимости, но у нее перехватило дыхание от сильнейшей боли, словно железным обручем опоясавшей ее тело.
Когда боль отпустила, она увидела, что Камерон подвинул кресло к кровати.
— Уж не собираешься ли ты здесь остаться?
— Тебе изменяет память, милая. Разве ты забыла, что я обещал быть рядом с тобой?
— Я тебя не держу. Можешь уйти, — властным тоном заявила она, потому что все еще не собиралась прощать его.
Он положил руку на ее живот.
— Не могу, — просто сказал он. — Я буду присутствовать при рождении моего сына.
Она оттолкнула его руку. Ей хотелось завизжать во все горло. Черт возьми, он умеет вывести человека из себя!
— Ты не будешь присутствовать при рождении моей дочери!
— Если ты хочешь, чтобы я ушел, то прогони меня.
— Я не хочу, чтобы ты находился здесь, — сказала она, тяжело дыша, — потому что ты считаешь меня предательницей, способной отравить своего мужа. Поищи предателя в своем ближайшем окружении, потому что я этого не делала!
— Помолчи, — приказал Камерон, теряя терпение. — Побереги силы, тебе они еще пригодятся.
Много он знает…
Хотя Гленда уверяла их обоих, что первые роды могут тянуться на несколько часов, боли при схватках вскоре стали еще острее, и Мередит с облегчением вздыхала, когда боль отступала. И вот когда она начала думать, что все не уж страшно, что боль нельзя назвать непереносимой , что вообще родить ребенка гораздо легче, чем она опасалась, боль достигла такой силы, что она едва не закричала.
Гленда раздраженно поцокала языком.
— Мередит, не надо сдерживаться, от этого становится еще больнее. Я, например, орала во все горло, так, что, наверное, было слышно за перевалом.
Мередит откинулась на подушки.
— А я не буду, — с трудом переводя дыхание, сказала она. — Пусть даже я слаба во всем остальном, в этом я не проявлю слабости…
— Мередит, черт возьми, перестань болтать всякий вздор! Ты сильная, ты гордая, ты отважная — не хуже любого горского воина! — услышала она голос Камерона.
Она открыла глаза, затуманенные болью, и увидела его. Несмотря на строгий тон, он смотрел на нее с нежностью.
— Почему ты все еще здесь? — спросила она. Его губы дрогнули в улыбке.
— Видишь ли, милая, ведь ты еще не родила моего сына.
— Мою дочь! — поправила она его, сверкнув, глазами. Он наклонился и поцеловал ее капризно надутые губки.
— Ну и характерец у тебя, милая!
Она скрипнула зубами.
— Хорошо тебе шутить! Был бы ты на моем месте, то не веселился бы!
