По-видимому, девушка узнала, что у нее будет ребенок, и теперь ее собирались отослать к родным. Это решение не было необычным. Но то, что Вероника сказала дальше, очень отличалась от того, чего он ожидал.
— Тебе не придется ехать к родным без единого пенни, Норма. Я позабочусь об этом. У тебя будут свои средства. Ты не окажешься в роли бедной родственницы.
— О, я не могу их взять, леди Фэрфакс, — сказала Норма, отстраняясь и вытирая глаза. — Это было бы неправильно.
— Неправильно то, что Уильям оставил тебя в таком положении и исчез.
— Он хороший человек, леди Фэрфакс. Он просто испугался.
— Это вообще не по-мужски, Норма, — возразила Вероника твердо. — Мужчины не убегают от сложностей. Они встречают их с открытым забралом. Они не боятся их.
Разве все так? В последние пять лет Монтгомери много раз случалось пугаться и бежать с такой скоростью, будто за ним гнался дьявол. Обстоятельства, а возможно, и гордость заставляли его замирать на месте. Но между тем, что он хотел бы сделать, и тем, что вынужден, часто была огромная разница, и страх, черт бы его побрал.
Когда он вошел в комнату, Вероника покачала головой. Однако Монтгомери не обратил внимания на ее знак и подошел к Норме. Неуклюже похлопал девушку по плечу.
— Уильям — парень из Донкастер-Холла? — спросил он.
Норма выглядела не только напуганной его присутствием, но, судя по всему, не могла даже ответить.
Монтгомери ободряюще улыбнулся и снова похлопал по плечу.
Норма быстро заморгала, губы ее сложились в решительную улыбку, и она посмотрела на него в упор.
— Нет, ваша милость, — сказала она наконец.
— Скажи миссис Броуди, что я предоставил тебе день отдыха. Ступай в свою комнату и отдохни, Норма. Все будет хорошо.
Она медленно встала и кивнула:
— Если вы так говорите, сэр.
Когда девушка ушла, он повернулся к Веронике:
— Я пришел за тобой. Все остальные уже на месте и ждут, когда я стартую.
Они вышли из дома, и, когда приближались к арочному мосту, Монтгомери кивнул, приветствуя людей Донкастер-Холла. Большинство молодых людей, включенных в команду по их собственному желанию, должны были держать тросы. Что же касается женщин, то они собрались на мосту, чтобы лучше видеть воздушный шар.
Монтгомери подвел Веронику к тому месту, где стояла Элспет.
Впереди виднелась полностью надутая оболочка шара, примерно в три раза превышавшая размер его самого. Вся конструкция была величиной с винокурню, находившуюся позади него. Голубой шелк трепетал на слабом ветру, будто побаиваясь совершить свое первое путешествие. Новая форсунка, специально предназначенная для шара подобных размеров, располагалась у жерла и издавала звук, похожий на рев.
Глаза Вероники широко раскрылись, но она не произнесла ни слов одобрения, ни предостережения, даже не высказала любопытства. Монтгомери стоял лицом к ней и ждал, пока голова ее не запрокинулась и их взгляды не встретились. И только тогда заметил, что она дрожит.
— Не бойся, Вероника, — сказал он тихо, потом склонился к ней и на глазах у собравшейся толпы поцеловал жену.
Она качнулась к нему и положила руки ему на грудь.
Монтгомери прервал поцелуй, грозивший затянуться надолго, погладил Веронику по щеке тыльной стороной ладони и улыбнулся:
— Все будет хорошо.
Однако было похоже, что она не очень поверила ему.
Поколебавшись, Монтгомери направился к винокурне. Впрочем, порой действия более убедительны, чем слова.
— Сегодня великий день, Рэлстон, — сказал Монтгомери, приближаясь к гондоле. Он сделал знак десяти мужчинам, удерживавшим летательный аппарат за тросы.
Оболочка шара все еще вибрировала, будто выказывая нетерпение, как породистый крылатый конь.
— Все в порядке, ваша милость. Все готово.
Оба мужчины, господин и слуга, подняли глаза на гигантскую оболочку голубого шелка. Этот шар отличался от того, на котором Монтгомери летал с Вероникой.
Первый предназначался для изучения воздушных потоков. Этот совсем для другого: чтобы управлять ими. Его оболочка была больше, имела овальную форму и острый нос. А гондола прямоугольной и много длиннее гондолы первого шара.
Если бы эта конструкция и этот опыт полета оказались успешными, Монтгомери намеревался подать петицию правительству Соединенных Штатов с предложением реформировать Корпус воздухоплавания. Воздушный шар имел практическое применение в качестве шпионского приспособления, с тем чтобы с его помощью следить за передвижениями войск противника во время войны.
— Я бы попросил тебя сопровождать меня, — сказал он Рэлстону, — однако ты уже дал мне понять свое отношение к воздухоплаванию.
— Если бы вы попросили меня, я бы ответил отказом, ваша милость. Я шотландец по рождению, британец по закону и горец милостью Божьей, но я не орел.
Монтгомери рассмеялся, ступил в гондолу и принялся в последний раз проверять состояние форсунки.
К его удивлению, Рэлстон, сияя, извлек бутылку вина:
— Думаю, вы не станете возражать, сэр, но я взял это вино из погреба, чтобы окрестить ваш корабль.
— Я назову его «Бестрепетный», — сказал Монтгомери, думая о Веронике.
— Отличный выбор, — одобрил Рэлстон. — Это значит «бесстрашный».
— Или «отважный», — сказал Монтгомери.
Рэлстон вручил ему откупоренную бутылку.
Монтгомери вылил немного вина на траву возле гондолы.
— Нарекаю тебя «Бестрепетным».
Рэлстон растянул рот в улыбке, и это непривычное выражение лица сделало его лет на двадцать моложе.
Монтгомери надел рукавицы, повернул горелку, поставив ее на полную мощность, и отсалютовал Рэлстону.
— Удачи, ваша милость! — крикнул Рэлстон, перекрывая гудение пламени.
— Отпускайте тросы, Рэлстон! — вторил ему Монтгомери.
Рэлстон кивком подал знак четырем рядам мужчин, и те начали медленно приближаться к гондоле, придерживая тросы.
Обитатели Донкастер-Холла закричали «ура», когда воздушный корабль начал медленно подниматься. Монтгомери улыбнулся, приятно удивленный их энтузиазмом, и взмахнул рукой. Но минутой позже занялся неотложными делами, связанными с управлением полетом: проверил форсунку, навигационные лопасти и тросы, ведущие к заглушкам.
Как и всегда, подъем на первые двадцать футов вызвал у него такое ощущение, будто его живот рванулся вниз, к ногам. И тотчас же его омыла волна ликования, и кровь быстрее заструилась по жилам.
Пока Монтгомери парил над колышущейся толпой шотландцев, не испытывал чувства одиночества. Люди Донкастер-Холла приветствовали его с гораздо большим радушием, чем он был готов принять. Он был одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером, и они просто признали тот факт, что временно им стал американец.
