— Меня зовут Гвидо, сын Кловиса Тощего. Состою я в охранниках аббатства Святого Пиата, мощи которого недавно доставлены в славный город Шартр, ну и мы с ними. Здесь столько народу — крест честной! — ну что при строительстве Вавилонской башни. Но эту рыжую не заметить невозможно. Как с иконы. Нет, благочестивых мыслей не вызывает. Скорее наоборот. Как она пройдет — так я весь в истоме. Но она-то, страшно сказать, сам герцог небось ее голубит.
А с другими все не то. Женщину, конечно, всегда найти можно, ну чтобы… Все не то, и я как больной сделался. А тут селян пригнали. А с ними девушка. Такая же красноволосая. Я с ней… ну это. Решил, буду думать, что она та. А тут она… Все ведь говорят, что вы тут главный. Я и решил прямо к вам. Вчера это началось у нее. Вялая какая-то была. А сегодня… Ну, я и осмелился.
Аббата он невыносимо раздражал. Он уже понял, что зря с ним связался, и хотел повернуть, когда болтун сказал:
— Сюда, отче.
Они находились в глухом тупичке недалеко от сточных желобов. Вонь здесь была страшная, но и людей почти не было. Солдат поднял дерюгу, завешивающую вход в небольшую тёмную мазанку. В помещении было темно и душно.
— Сейчас, сейчас, — чиркал кресалом Гвидо. Далмации уже различил чье-то тяжелое дыхание.
А когда солдат наконец справился с огнем и поднял роговый фонарь, аббат различил в углу, на соломе, неподвижное тело сжавшейся в комочек женщины. Закрывавшие лицо растрепанные волосы красновато отливали медью.
— Ну и что? — еще не понимая, полюбопытствовал Далмации.
— Сейчас увидите. Вы ведь человек ученый. Гвидо без церемоний схватил женщину за волосы и откинул ее голову так, чтобы свет фонаря осветил ее лицо. Женщина не сопротивлялась, безучастная, бесчувственная. Горячее дыхание вырывалось из ее воспаленных, пересохших губ, приобретших лиловый оттенок. Она вся пылала, и все ее лицо — от расходящихся пробором волос до горла — было испещрено темно-красным точечками.
Далмации почувствовал, как холодная дрожь пробежала по всему телу. Из его горла вырвался сухой протяжный хрип. Оспа!.. Черная оспа!.. Жатва смерти!
С расширенными от ужаса глазами он глядел перед собой, но ничего не видел.
— Ну что, преподобный отче? — топтался сзади солдат. — Что с ней? Я-то сразу подумал, что здесь что-то не так.
Далмации не отвечал. Оспа! В переполненном людьми, приготовившемся к осаде городе. Вот он, бич Божий! Скоро люди начнут умирать десятками. Наиболее сильные, конечно, выкарабкаются, хоть и останутся обезображенными. И все это, когда норманны будут штурмовать город!.. Смерть, кругом будет смерть.
Пожалуй, аббат Далмации, этот вояка в сутане, еще никогда не был столь напуган. Его страх граничил с паникой, и первой мыслью было — бежать, бежать куда глаза глядят. Но огромным усилием воли он сдержал себя. Медленно вытер выступивший на лбу пот. Только сейчас понял, что солдат Гвидо прочел на его лице испуг. Его глаза тоже расширились, фонарь дрожал в руке.
— Силы небесные, что с этой девкой?
Аббат молчал. Он уже знал, что предпримет. Сегодня же пошлет наиболее верных людей обследовать, насколько это возможно, всех пришлых. И держать все надо в строжайшей тайне. Иначе начнется паника. Дьявол! И норманны уже на подходе! Нет, ему во что бы то ни стало надо удержать город в повиновении. Пресвятая Дева Мария поможет. Главное, чтобы страх не полонил души людей. И еще надо спросить совета у Гвальтельма. Этот епископ не дурак, он может подсказать выход. Если он есть. По крайней мере, Далмацию нужно переложить часть ответственности и на приора.
— Вот что, Гвидо, — он шагнул к нему, принял из его трясущихся рук фонарь. Наклонился, отставив его в сторону, и незаметно достал оружие. — Вот что, Гвидо…
Он резко повернулся и с силой всадил клинок в грудь солдата. Глядел в выпученные в недоуменном ужасе глаза умирающего. Видел тонкую струйку крови, стекшую в его бороду.
— Прости, приятель, но ты и так уже был обречен. — Он говорил это спокойно, также спокойно закрыл умершему глаза. Даже отходную забормотал. Пусть этот грех ляжет на него, но он не позволит, чтобы слух об оспе разошелся раньше времени, посеял между защитниками панику. Так же спокойно добил и больную женщину. Хотя вряд ли спокойно. Ему казалось, что сам воздух в хижине заражен.
Вышел на улицу, вздохнул с дрожью. Впереди увидел чей-то силуэт и поспешил зайти за дом. Здесь, под навесом, стояла колода для водопоя. Аббат кинулся к ней, стал торопливо мыть руки, скреб их песком. Лихорадочно соображал. Надо прислать сюда кого-нибудь, и поскорее, чтобы тела похоронили еще до того, как это вызовет подозрение.
Надо постараться выслать из города как можно больше беженцев. Куда угодно — к норманнам, в леса.
Теперь это уже не имело значения. Сколько из них еще принесли оспу? Далмации тихо застонал от ужаса. Потом весь съежился. Одежда, ему надо поскорее идти к себе, сжечь все, что на нем было. Он опасался заразы.
Люди у костров с изумлением глядели на торопливо идущего куда-то преподобного Далмация. Он шарахался от встречных, избегал тех, кто хотел его остановить.
— После, после. Обо всем поговорим после.
В своей келье в аббатстве торопливо разделся донага, сунул все в огонь. Келья наполнилась едким дымом паленой одежды. Далмации с сожалением поглядел, как корежится его кожаный шлем. Это, конечно, не лучшая деталь доспехов, но все же он с ним прошел через столько битв. Шлем был ему как талисман.
Дверь неожиданно распахнулась, и показался епископ Гвальтельм в сопровождении монаха.
— Что происходит? Уж не пожар ли?..
Он оторопело застыл, глядя на голого аббата, мечущегося в дыму. Едва не отпрянул, когда тот подскочил к нему, но Далмации успел схватить его за плечо, втащить в келью. Захлопнул дверь перед лицом оторопелого сопровождающего.
— Да вы просто спятили. Господи Иисусе! — вскричал Гвальтельм, больную руку которого задел Далмации.
— Тише, отче, не бушуйте… — Далмации склонился к самому его лицу. — Мне кажется, что в нижнем городе есть больные оспой.
Неподвижные складки кожи над бровями епископа сошлись к переносице. Казалось, он не мог вымолвить ни слова. Далмации начал торопливо одеваться, путаясь в складках чистой сутаны, рассказывал, говорил о том, что намерен предпринять, чтобы избежать заразы в Шартре. В дверь постучали, но озабоченные священнослужители не обратили на это внимания. Гвальтельм уже справился с собой, заговорил спокойно:
— Я слышал, что можно предохраняться от оспы, если натереть ранку жидкостью из свежей пустулы выздоравливающего больного.
— Ко всем чертям! — выругался Далмации, возясь с ремешками сандалий. — Ко всем чертям! Мы должны сделать невозможное, должны удержать распространение болезни любой ценой. Иначе Шартр достанется норманнам.
