Габриель подошел к комнате Шайны и твердой рукой открыл дверь.
Она лежала на постели, закрыв ладонями глаза, и рыдала – безутешно, горько, отрешенно.
Габриель тихо подошел и встал рядом. Он стоял и молча смотрел на Шайну, и с каждой минутой уменьшалась его решимость, утихал гнев, а на смену им возвращалось прежнее восхищение красотой женщины, лежавшей перед ним. И ему уже совсем не хотелось убивать. Нет, с непреодолимой силой в нем вспыхнуло желание обнять Шайну, прикоснуться к ее шелковистой матовой коже, провести рукой по этим чудесным, похожим на серебряные нити волосам.
Нет, не убивать – любить эту женщину хотелось ему.
– Шайна, – негромко окликнул он, отступая на шаг от кровати. – Шайна!
Она замерла. По-прежнему не убирая ладоней от глаз, Шайна напряглась, вспоминая звук этого голоса. Он вернул из глубин памяти цветущий летний сад, и полную золотую луну на черном ночном небе, и…
Не открывая заплаканных глаз, она опустила руки и впилась пальцами в покрывало. Губы Шайны дрогнули, и раздался негромкий шепот:
– Габриель?
И еще раз, словно шелест ветерка в листве:
– Габриель?
Шепот Шайны проник в самое сердце Габриеля, заставил его похолодеть. Чувствуя, что еще немного – и он сойдет с ума, решил положить всему конец – резко, сразу.
– Шайна! Поднимайся же, дьявол тебя побери! – рявкнул он.
С трудом возвращаясь к реальности из глубин воспоминаний, Шайна разлепила покрасневшие, опухшие веки. И увидела его – наяву, совсем рядом. Или сон все еще продолжается? Разве может Габриель стоять здесь? Ведь он умер в далекой Виргинии! Но нет, это он – живой, близкий, и свет горящих свечей отражается от его блестящих, словно смоль, волос, играет на золотых пуговицах его сюртука…
– Габриель, – еще раз прошептала Шайна, все еще не веря, боясь поверить собственным глазам. – Но это невоз…
Она вскочила с кровати и двинулась навстречу Габриелю – медленно, осторожно, словно боясь спугнуть его. С замирающим сердцем Шайна подошла вплотную.
– Ты жив? – выдохнула она, все еще не решаясь прикоснуться к нему. – Ты жив!
– Да, – холодно ответил он. – Вынужден огорчить вас, мадам, но это так. Я действительно жив.
– Огорчить? – Шайна непонимающе нахмурила брови. – Что значит – огорчить? Но ведь Ребекка писала мне, что тебя вместе со всем экипажем арестовали люди Спотсвуда. И вас судили, и всех приговорили к повешению…
– Все это так, – подтвердил Габриель. – И как раз тогда, когда ты со своим мужем плыла в Англию, я направлялся к виселице во дворе вильямсбургской тюрьмы.
– Но что произошло, Габриель? Мы были вместе в Монткалме… Все было хорошо. Что же случилось в промежутке между твоим отъездом и…
– Довольно лжи! – резко оборвал ее Габриель. – С меня довольно этого дешевого театра!
Шайна растерянно отступила на шаг назад.
– Что все это значит? Я не пони…
– Когда я покинул Монткалм, то вернулся в таверну «Лебедь». Там меня ждали люди – сыщики из Вильямсбурга. Им уже было известно, что я – Габриель Форчун. Они арестовали меня. Или пытались арестовать… Одним словом, на следующий день я очнулся в тюремной камере в Вильямсбурге.
– Но как они узнали? Ведь о том, кто ты на самом деле, не знал никто, кроме…
– Хватит притворяться! – Голос Габриеля громким эхом отразился от стен. – Меня арестовали по доносу, Шайна, понятно тебе? А Спотсвуд послал своих людей в Фокс-Медоу, чтобы арестовать мой экипаж!
– Только не надо на меня кричать! – воскликнула Шайна. – Я-то здесь при чем? Я вообще ничего об этом не знала!
– А затем был суд, – продолжал Габриель, не обращая внимания на слова Шайны. – И нас приговорили к смерти. Я сам, своими глазами видел, как умирают на виселице мои матросы. Мой экипаж! Мои люди – понятно это тебе? Я никогда не забуду этого жуткого зрелища… – Он перевел дыхание. – Затем настала моя очередь – я был последним…
Голос его стал хриплым.
– Я поднялся на эшафот. Меня поставили на скамейку и накинули на шею веревку…
Шайна негромко вскрикнула, но Габриель ничего не слышал и не видел – он даже не заметил, как побелело от ужаса ее лицо. Она шагнула к нему, желая обнять его, успокоить, пожалеть.
Он не дал ей прикоснуться к себе.
– Представь себе это. – Глаза Габриеля сверкнули. – Я почувствовал, как натягивается веревка. Ты можешь себе это представить, Шайна? Грубая веревка. Она обдирает, обжигает кожу, впивается, душит… Это больно, Шайна! Если бы ты только знала – как это больно!
Габриель распахнул высокий ворот своего сюртука и показал алый след от веревки, глубоко отпечатавшийся у него на шее.
Помолчал, охваченный нахлынувшими воспоминаниями.
Когда он вновь заговорил, голос его заметно дрожал.
– Спотсвуду не удалось захватить всех моих людей. Когда случилась облава, некоторых из них не было в Фокс-Медоу. И они не оставили меня, пришли в день казни в Вильямсбург и смешались с толпой зевак, пришедших посмотреть на то, как будут вешать пиратов. Они задумали устроить мне побег и в ту минуту, когда меня вешали, начали свалку возле эшафота. В общей суматохе им удалось буквально в последний момент снять меня с виселицы. Перерезали веревку, на которой я был повешен. Нож соскочил, и…
Габриель указал на шрам, пересекающий его щеку.
– Ты уцелел, – выдохнула Шайна. – Спасся. Но остальные…
– Еще одному удалось спастись, – ответил он. – Молодому помощнику канонира. Нас обоих сумели вывезти из Вильямсбурга. Ле Корбье подвел свою «Черную Жемчужину» прямо к мысу Джеймса. Там нас взяли на борт. Судно тут же взяло курс на Нью-Провиденс. Там я немного оправился и купил билет от Чарлстона до Лондона. Я решил разыскать тебя во что бы то ни стало.
– И убить?
– Да, убить, – мрачно подтвердил он. – Я пришел рассчитаться с тобой за гибель моих людей.
Шайна отошла к камину и опустилась в стоящее перед ним кресло. Комната кружилась у нее перед глазами, ноги не держали ее. Итак, Габриель преследовал ее, искал ее, чтобы убить.
Шайна невидящим взором уткнулась в горевшее в камине неяркое пламя.
– Но я не предавала тебя, – глухо сказала она наконец. – И я не повинна в гибели твоих людей.
– Не верю, – безразличным голосом ответил Габриель.
– Знаю, – устало откликнулась Шайна, – но это так.
Она с трудом поднялась, подошла вплотную к Габриелю, заглянула ему в лицо.
– Ты рассказал о пережитом тобой ужасе. Позволь теперь мне рассказать тебе – о своем. А потом делай что хочешь… Мне все равно…
Она сложила ладони, прижала их ко рту. Глубоко вздохнула, возвращаясь мыслями в прошлое, и начала:
– Йену Лейтону было известно твое настоящее имя. Не понимаю откуда, но он все знал. Во всяком случае, не от меня – я ему ничего не говорила. Он пришел ночью в мою спальню. Это было в тот день, когда мы ездили на бал в Брамблвуд – ты помнишь?
