– Сам я так ослаб, что рыть могилу пришлось до конца дня, а она… она была такая маленькая девочка. Похоронив сестру, я просто свалился в канаву у дороги. Почему-то чума меня пощадила.
Мири слушала молча, только глаза ее наполнились печалью. Она подошла ближе и легонько притронулась к его руке.
– Так иногда бывает, Симон. Моя мама, которая прекрасно умела лечить чуму, часто говорила о том, как чудесным образом некоторые люди совершенно не поддавались этой болезни. Даже при всех своих знаниях древней медицины она никогда этого не понимала. Мама только благодарила Бога за то, что это случалось.
– Не знаю, Бог или дьявол позволил мне выжить, знаю только, что валялся в канаве у дороги в ожидании смерти, пока ле Виз не нашел меня. Никто не отваживался приблизиться к месту, проклятому колдуньей. Ом единственный посмел.
– Моя мама смогла бы, хочешь верь, хочешь не верь, и Ренар тоже. – Мири сжала его руку. – Рада, что ле Виз спас тебя, Симон. За это я благодарна ему, но как бы мне хотелось, чтобы тебя нашел кто-нибудь другой, а не он.
– Поверь, дорогая, я тоже хотел бы этого, – ответил Симон.
Он впервые признался в этом кому-то и самому себе. В последние несколько дней, проведенных с Мири, он заметил, как стал анализировать свое прошлое, которое держал под замком в течение многих лет. Ее волшебные глаза проникали глубоко в его душу, освещая самые мрачные уголки его сердца помимо его желания.
Казалось, она почувствовала, как трудно ему делиться с ней всем этим. Когда он замолчал, она не стала расспрашивать подробности. Подойдя еще ближе, она осторожно провела пальцами по его лбу, убрав локон волос так же ласково, как успокаивала его лошадь во время грозы.
Мири провела пальцами по его волосам, еще влажным после того, как он пытался смыть с лица дорожные нот и грязь. Он сморщился, представляя, каким чудовищем смотрелся со шрамом на лице, нечесаной бородой и спутанными черными волосами. Натолкнувшись на колтун в волосах, она терпеливо стала его распутывать.
После грустного разговора Симон попытался немного развеселить ее:
– Надеюсь, ты не собираешься приукрасить меня так же, как Элли. Тебе это не под силу, дорогая.
– Не собираюсь приручать тебя, месье Аристид.
Когда Мири прикоснулась к тесьме, державшей повязку на глазу, чтобы снять ее, он напрягся и схватил ее за запястье.
– Нет.
– Но, Симон, неудобно же все время носить повязку. Кожа должна дышать, а твою рану я видела и раньше. Помнишь, тогда, в Париже, ты показывал мне, помнишь?
– Только потому, что пытался напугать тебя, заставить почувствовать себя виноватой.
– Это сработало. Очень хорошо, я бы сказала.
Она попыталась засмеяться, но смех получился тихий и грустный, и ресницы опустились, скрывая печаль в ее глазах. Еще одна тень, причиной которой стал он.
Симон ослабил хватку и взял ее руку в свою ладонь.
– Я действительно был ужасным грубияном с тобой. Что бы я тогда ни говорил, все это было от отчаяния и досады. Ты ничего не сделала для меня такого, чего можно было бы стыдиться.
– Я вмешалась в вашу дуэль, именно поэтому меч Ренара настиг тебя.
– Но это я вызвал его на дуэль. Если мужчина обнажает меч, ему следует быть готовым к любым последствиям. Вполне возможно, что в тот день ты спасла миг жизнь. Ренар тогда владел оружием гораздо лучше меня. Если бы ты не остановила дуэль, он бы просто убил меня.
– Или ты его. Он тогда сильно ослаб после заточения в Бастилии. Тот день – самый мрачный в моей жизни, Я… я никогда не испытывала гнева и ярости. У меня просто душа разрывается, а смотреть, как вы с Ренаром бьетесь, было невозможно. Я не хотела, чтобы кого-то из вас ранили. Ты даже не представляешь, как это тяжело.
Он и не мог представить, по крайней мере, тогда. Ему только что сообщили, что его хозяин мертв, жестоко убит графом де Ренаром. Ле Виз, человек, который стал для него всем, его единственной родней, защитником, учителем. Симон почувствовал себя тогда таким же одиноким, как после чумы в деревне, уничтоженным, потерянным, испуганным и злым. Пытаясь дать выход своей ярости и страху, он выбрал колдуна Ренара, которого уже обвинил в попытке настроить Мири против него.
Но Симон справился с этим самостоятельно. Терзаемый темным вихрем собственных страданий, он совсем забыл про Мири, о том, какую боль причинит ей, воюя с тем, кто ей дорог, заставив ее принять чью-то сторону, разрывая ее сердце на две половины.
Он сжал ее руку:
– Мири, прости. Никогда не поступлю с тобой так снова. Клянусь.
Весьма поспешное обещание, такое же поспешное, как объятие. Но, казалось, он не способен оставить тяжелые воспоминания, прогнать эту боль из ее глаз. Он сделал то, о чем тосковал все эти дни: обнял и прижал девушку к себе. Она сопротивлялась всего мгновение и растворилась в нем, спрятав лицо у него на плече.
Она прижались друг к другу, и слышны были только шорохи животных в сарае да отдаленный раскат грома из темноты. Симон удивился, что так было всегда, с того момента, как они впервые повстречались, – всего несколько украденных мгновений тишины, перед тем как разразится новая гроза над их головами.
Это был один из таких моментов, и он еще крепче обнял ее. Наконец Мири пошевелилась, подняв голову. Когда она дрожащими пальцами попыталась снять повязку с глаза, он не остановил ее.
Было трудно ни скрыть эту часть лица в темноте, ни отвернуться от внимательного взгляда девушки. Он давно не видел себя в зеркале, но в юности гораздо больше переживал по поводу утраты красоты, чем глаза, и пристально изучал свое отражение, запоминая форму шрама. Уродливая складка на выбитом глазу разгладилась.
Он пользовался этим уродством, чтобы наводить страх на окружающих. Но с Мири этого делать не хотелось. Не хотелось вызывать в ней и жалость. Он вздрогнул, когда она осторожно прикоснулась к шраму на виске.
– Надо приготовить тебе одну из моих примочек, – прошептала она.
– А ты не думаешь, что немного поздно заниматься моим лечением?
– Постоянно раздражая кожу этой повязкой, ты только ухудшил ситуацию. Хочу, чтобы ты снял ее совсем… хотя бы когда мы вместе.
– Хорошо, – согласился он, пытаясь говорить равнодушно.
Тщеславие. Это было всего лишь глупое тщеславие, в котором ле Виз упрекал его очень часто, то немногое, в чем его покойный хозяин был абсолютно прав.
Он задохнулся, когда она прижалась еще сильнее и потерлась губами о его щеку, а потом о веко и лоб. Он почувствовал, как увлажнилось его лицо, и застонал.
– О Мири, пожалуйста, не делай этого. Не плачь. Ты уже пролила слишком много слез из-за меня, а я не стою пи единой твоей слезинки.
