— Не смотри так на меня. Я хочу задать тебе вопрос более чем важный. И потому прошу твоего позволения на это, ибо ты можешь быть сейчас не расположена ни к серьезным беседам, ни даже к пустым шуткам.
— Я слушаю тебя, мой халиф, и готова отвечать на все твои вопросы, — в тон Мерабу ответила Хаят.
— В таком случае, о прекраснейшая, единственная из женщин мира, моя греза, скажи мне: согласишься ли ты стать моей женой?
Хаят замерла.
— Почему ты молчишь, моя любовь?
— Но разве тебе мало того, что мы все время вместе?
— Да, моя прекрасная, мне этого мало! Ибо я, если уж вы все называете меня халифом, хочу воздать тебе поистине царские почести. Ты куда более меня достойна править городом, ты более, чем любой смертный, достойна великого имени правительницы. Но если я не могу тебе дать в точности такого же имени, то прошу лишь о том, чтобы стала равной мне и стала частью моей жизни во всем — от трона до ложа. Скажи мне, моя греза, согласна ли ты?
Хаят молчала, ибо была изумлена. Никогда (так ей казалось сейчас) и никто ее, Душу города, не звал замуж… Должно быть, роль советницы и наложницы для Хаят ранее устраивала любого из Избранных.
«Быть может, потому и умирал Медный город со смертью каждого из них… Быть может, Мерабу удастся превратить свой город в город вечный, не исчезающий с лица земли вслед за смертью свое го халифа».
Это были мысли, продиктованные разумом. Но душа, обычная душа обычной женщины, просто пела, ибо она давно уже мечтала быть именно женой, а не «единственной», «прекраснейшей» или «прелестницей».
— Так ты согласна, моя греза?
— Да. — Чувства взяли верх над разумом. — О да, мой любимый. Я так мечтала об этом!
— И да будет так!
Мераб хлопнул в ладони, и на его зов явились слуги, хотя еще миг назад — юноша готов был поклясться в этом — во всем дворце были лишь повар да водонос.
— Халиф Мераб повелевает готовить свадебную церемонию! За час до заката я желаю назвать Хаят своей женой!
Слуги поспешно ретировались, ибо халиф поставил перед ними задачу почти невыполнимую: за несколько часов, что остались до заката, приготовить все к столь пышному торжеству казалось им невозможным. Однако высокий сухощавый имам появился во дворце, как и было велено, за час до заката. Составленная им по всей форме брачная запись гласила, что от сего мига мужем и женой становятся почтенный Мераб, сын визиря страны Джетрейя, и Хаят, свободная дочь Медного го рода. Достойные всякого уважения свидетели поставили подписи под этим документом. Украсил пергамент своей, более чем затейливой, подписью и маг Алим.
И жених, и невеста также присутствовали при этом торжественном акте. С этого мига прекрасная Хаят более не была ни дочерью города, ни Душой неведомых мест, а стала почтенной замужней дамой, женой халифа.
Как и положено, в эти торжественные мгновения жениха и невесту разделяла ширма, по традиции непрозрачная. Считалось, что новобрачные не должны видеть лиц друг друга, считалось постыдным даже касание руки… Традиция, суровая в своей непреклонности, уверяла, что только долгий обряд открывания достоин того, чтобы жених и невеста наконец увидели друг друга.
Стемнело. По всему дворцу зажигали свечи. Традиция, командовавшая всем и всеми — от поваренка до церемониймейстера — теперь велела приготовить специально для жениха баню. Пиршественные комнаты были уже готовы, ложе было устлано розовыми лепестками, невесту одевали к традиционному обряду. Дворец был полон людей, шума и музыки.
— Какое счастье, любимая, что нам с тобой не нужны никакие церемонии для того, чтобы быть вместе, — шепнул Алим своей Камиле.
И та ответила согласным кивком.
Мераб уже был не рад, что затеял эту свадебную церемонию. Он, конечно, с удовольствием совершил омовение, переоделся в роскошные белые, шитые золотом одежды, прицепил к поясу тяжеленный кошель, полный монет. Однако ему уже надоела эта суета, мечталось лишь о покое и счастье мига прикосновения к руке Хаят.
Однако церемониал требовал неукоснительного соблюдения, и Мераб подчинился. Юноша опустился на подушки и взял в руки церемониальную свечу. Нежную песню запел уд, тихо зазвенели бубны, и вот появилась она — его греза, прекрасная Хаят, в первом одеянии.
— Смотри, о халиф Мераб! Вот твоя невеста!
Мераб улыбнулся и бросил горсть монет музыкантам. Затем он повернулся к фигуре, целиком закутанной в сверкающий красный атлас.
— О солнце в тростнике над холмами, о рассвет над горной рекой, позволь мне увидеть твои сияющие глаза! — проникновенно произнес он и осторожно снял верхний атласный покров с головы нареченной.
Услышав голос своего жениха, Хаят задрожала: должно быть, все-таки существует в традиционном обряде нечто колдовское, превращающее жениха в того единственного, а невесту — в настоящую мечту.
Когда же покров был снят, через тонкую газовую накидку девушка подняла глаза на любимого, теперь уже мужа и повелителя. «О боги, — промелькнуло в голове у Хаят, — никогда еще Мераб не был столь красив… И никогда еще я так сильно не любила его».
— Да склонится пред тобой солнце, о моя прекрасная супруга! — Мераб едва нашел в себе силы, чтобы произнести эти церемониальные слова, ибо красавица Хаят — его Хаят! — невыразимо преобразилась, и никогда еще не видел юноша столь совершенной красоты.
— Да воссияет над тобой благодать Аллаха, о мой супруг… — прошептала в ответ Хаят слова, которые предписывала древняя церемония.
Но тут многочисленные девушки, служанки и горожанки, увлекли ее в покои, чтобы надеть новое одеяние — второе, означающее восход любви над двумя сердцами.
Вновь зарокотали струны, зазвенели бубны. И в покоях появилась невеста в голубом одеянии. Еще раз ударились золотые монеты о натянутую бычью кожу. Мераб поднялся и подошел к невесте.
— Да никогда более не скроет от меня этот покров лица той, что предназначена мне самим Аллахом всемилостивым и милосердным!
Он осторожно снял с головы Хаят голубой шелк. Глаза девушки сияли как две звезды, локоны оттеняли нежные персиковые щеки, розовые губы улыбались… Все та же сила церемониала вложила в уста Мераба строки, которые он произнес с нежностью и благоговением:
И увидел, всмотревшись, я
Месяц летний, что сияет зимней ночью[5].
Но, увы, насмотреться на прекрасную жену Мерабу не дали, вновь уведя ее в покои, чтобы привести в третьем одеянии, что символизировало омут страсти влюбленных. Это одеяние было черным, и под тонким газом третьей накидки вились змеями длинные кудри Хаят. Под газом одеяния они казались чернее ночи, но для Мераба эта новая, почти угрожающая грань красоты стала еще одним откровением.
