– Да-да, говорит все, что ожидает услышать женщина. А сам думает только о ее грудях и о том, что у нее между ног.
– Да, верно. Но он ведь и пытается затащить меня в постель… Гарри, что с тобой? Ты же сам сказал, что абсолютно спокоен. Я думала, мы все уладили. Сколько еще мы должны совокупляться, чтобы ты, наконец…
– Мы не совокупляемся, – процедил он.
– Но дамы не употребляют более короткое слово.
– Мы любим друг друга! – Он вырвал у нее письмо, смял в комочек и отбросил. – Мы с тобой любим друг друга, ясно? В этом вся разница. И не его это дело пытаться обольстить тебя в своем безграмотном идиотском письме. Я не пишу тебе безграмотные идиотские письма, от которых тошнит, только потому, что я…
Гарри осекся, вновь испытав это странное ощущение счастья и несчастья одновременно. Словно его с размаху ударили ножом в сердце…
Он долго смотрел на Софи. Руки ее были сложены на груди, а пальцы – снова в чернилах. Но щеки на сей раз чистые.
Граф откашлялся и проворчал:
– Я не пишу тебе письма и не говорю… – Он вдруг снова умолк. И вернулся в спальню.
Чуть помедлив, Софи пошла за ним.
А он молча собрал одежду с пола и отовсюду, где она валялась, бросил все в направлении ближайшего стула и принялся одеваться.
Какое-то время оба молчали. Наконец Софи проговорила:
– Все наши отношения с Аддерли – это притворство. Но ты не привык притворяться, поэтому тревожишься.
Лонгмор молча надел рубашку, расстегнул брюки и заправил полы рубашки внутрь.
– Главное – верить в то, что делаешь, – продолжала Софи. – А как только уйдешь за кулисы, – снова стать самой собой. Я просто играю роль, понимаешь?
Лонгмор надел и застегнул жилет. За ним последовали чулки и ботинки.
– Он уже попался на крючок, – пробормотала Софи.
Лонгмор встал и взял галстук со спинки стула. Затем набросил галстук на шею и завязал таким узлом, при виде которого его камердинера наверняка хватил бы удар.
– Аддерли – наш противник. И все это – притворство, которое никак не может стать реальностью, понимаешь, Гарри?
Он надел сюртук и вдруг проговорил:
– Да, совершенно верно. Потому что реально только одно: я люблю тебя.
Софи тихо ахнула, а граф добавил:
– В том-то и беда. Я кретин, но люблю тебя.
Она замерла, совершенно ошеломленная этим его признанием. И была настолько шокирована, что не сумела сделать бесстрастное лицо. Ее широко раскрытые синие глаза смотрели на графа с безграничным удивлением.
Он наклонился и поцеловал ее в губы.
– Я ухожу, Софи. Слишком… взволнован. Мне нужно, наверное, выпить. Или подраться. В общем что-нибудь сделать… Я люблю тебя. Вот видишь, что случилось? – Сокрушенно покачав головой, граф рассмеялся и вышел.
Софи уставилась на закрывшуюся за ним дверь.
– Этого не было… – прошептала она. – Мне просто показалось.
Она обвела взглядом комнату, в которой не осталось ничего из вещей Лонгмора. Он не мог так сказать. Чтобы такой человек, как он, вдруг признался в любви?..
Но ее губы все еще горели от его последнего поцелуя. И в ушах у нее все еще звучал его смех, прозвучавший за мгновение до того, как он отвернулся и вышел.
Софи встрепенулась и побежала в соседнюю комнату, затем в следующую… И вдруг остановилась перед ведущей в коридор дверью. Что она делает? Не может же она выскочить в коридор в одном пеньюаре?! И для чего? Ведь ничего особенного не произошло, не так ли?
Да-да, все в порядке. Она обо всем позаботилась. Нет ничего необыкновенного в том, что вдова-иностранка до утра развлекалась с джентльменом в своем номере. В это время большинство светских людей только возвращались домой после подобных развлечений, а ее апартаменты словно созданы для приема гостей. Те, кто узнает о раннем уходе Лонгмора из отеля, могут предполагать все что угодно, но ничего не узнают наверняка, если в «Спектакл» не появится ее отчет. А слугам хорошо платят, чтобы не сплетничали о мадам.
А вот если она выбежит в коридор в пеньюаре и догонит его милость, то ее, возможно, увидят посторонние. И тогда весь Лондон станет наслаждаться новым скандалом.
Софи вернулась в гостиную.
– В любом случае никакой разницы, – пробормотала она. Да и что она выиграет, если побежит за ним? Услышит новые загадочные реплики?
Софи уселась за письменный стол и уставилась на отброшенное ею перо. Сердце все еще колотилось. Сказанное Лонгмором не было загадкой. Ничуть. Она прекрасно поняла, что означали слова «я тебя люблю».
– А я, похоже, люблю тебя, Гарри, – прошептала Софи. – Но так ли это хорошо?
Она долго сидела в задумчивости, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Но не существовало такого выхода, такого плана, при котором все закончилось бы благополучно.
Она не могла стать его любовницей. А если все-таки станет – погубит магазин. Что же до замужества…
Да это просто смешно! Будь он даже настолько безумен и безрассуден, чтобы сделать ей предложение, она все равно не сможет его принять. Общество все еще бурлило из-за брака Марселины. А еще один мезальянс навсегда прикончит «Мэзон Нуар». И вражескую армию возглавит леди Уорфорд.
У Марселины, по крайней мере, хватило ума влюбиться в сироту.
А Фэрфаксы? Все они дружно объединятся против нее. Даже леди Клара. Одно дело – симпатизировать модистке или горничной, совсем другое – принять эту особу в свою семью.
Кроме того… А что если возникнет весьма щекотливый вопрос о ее, Софи, предках?
Нет, это абсурдно и безнадежно! И у нее нет времени даже мечтать о подобном безумии. У нее уже имелся план. И вовсе не безумный. Оставалось лишь довести его до конца.
«Маркиз Хертфорд пригласил изысканное общество собраться в следующий понедельник на первый в этом сезоне праздник в его особняке на Риджентс-парк. Насколько нам известно, было разослано пятьсот приглашений».
«Корт джорнал». 13 июня 1835 года. Суббота.
«Фоксиз Морнинг Спектакл».
15 июня понедельник.
«В свете недавнего инцидента на ежегодной летней выставке в Британском музее можно только с удивлением покачать головой, узнав о привычке вышеуказанного джентльмена так упорствовать – он совершает одну глупость за другой. Этот лорд завоевал – честно или нечестно, предоставляем судить читателям, – руку первой красавицы Лондона, бриллианта чистой воды, в чем даже самые ожесточенные женоненавистники не могут ей отказать. Эта знатная модная леди, девушка несравненной красоты и грации, должна была бы, как нам казалось, пробудить чувство беспредельной преданности в любом мужском сердце, не ожесточенном годами распутства и разврата, а также грубым пренебрежением общепринятыми правилами и обязательствами. Известно, что растрата когда-то немалого фамильного состояния, оставленного джентльмену любящим отцом, сделала его почти нищим. Верно и то, что Лондон уже много лет не становился свидетелем столь постыдного небрежения и неуважения к тому неписаному закону, который хотя и позволяет джентльмену игнорировать требования кредиторов, но все же требует отдавать друзьям долги чести. Для того чтобы найти подобный вопиющий случай, мы должны вернуться в 1816 год, когда Бо Браммел покинул эти берега под покровом ночи, оставив друзей выплачивать тридцать тысяч фунтов совместно взятого кредита, не говоря уже о тех суммах, что одолжили ему различные люди, не считавшиеся его друзьями.
