На причале их ждал адмирал Виламари и капитан, звавшийся Генис Солсона. Бернат де Виламари встретил их со свойственной ему загадочной улыбкой и ироничной искоркой в карих глазах. Несмотря на покрывавшую его голову большую шляпу из темно-синего шелка с золотым медальоном, сочетавшуюся по цвету с камзолом, лицо его было, как всегда, загорелым. Он был высокого роста, и ему пришлось наклониться, чтобы тепло обнять Микеля Корелью. Они познакомились четыре года назад, когда Виламари перевозил Микеля и Хуана Борджиа в Барселону для заключения брака последнего с Марией Энрикес, вдовой его старшего брата и двоюродной сестрой короля Фернандо. Они подружились за время путешествия, и их дружба крепла, особенно в те периоды, когда, как и в данный момент, адмирал работал на Папу.
Виламари протянул руку Жоану, и ему показалось, что ироничная искорка в глазах адмирала стала заметно ярче. И снова этот человек вызвал у книготорговца целый ураган противоречивых чувств. Прошли несколько неловких для всех присутствующих секунд: казалось, что Жоан не отвечает адмиралу на приветствие, хотя тот не убирал протянутую руку, сохраняя улыбку и блеск в глазах, как будто ни на мгновение не сомневался, что книготорговец в конце концов пожмет ее. Когда Жоан после довольно продолжительной паузы ответил на рукопожатие, он почувствовал силу большой, твердой и теплой руки Виламари, крепко сжимавшей его собственную, и одновременно услышал:
– Здравствуйте, Жоан Серра де Льяфранк.
– Здравствуйте, адмирал, – ответил Жоан с вызовом, сохраняя суровое выражение лица. Ему удалось выдержать взгляд Виламари.
Они отошли друг от друга, когда Микель представил Никколо моряку, но Жоан по-прежнему ощущал тепло и силу адмирала от прикосновения его руки. Потом он поздоровался с Генисом Солсоной, капитаном «Святой Эулалии» и другом, тепло обняв его. Капитан, как и Жоан, был очень рад встрече.
После того как все были представлены друг другу, адмирал вместе с Микелем Корельей направился в крепость, поскольку губернатор Остии пригласил их на ужин. Со своей стороны Генис дал указание нескольким матросам перенести багаж на галеру и пригласил Жоана и Никколо последовать за ним в одну из таверн, находившихся в городе Остия.
– Офицеры обычно обедают и ужинают на твердой земле, когда мы заходим в порт, – объяснил им Генис.
– Неудивительно, – ответил Никколо с выражением полугримасы-полуулыбки на лице, одновременно заткнув нос большим и указательным пальцами. – И как можно дальше от галеры… не так ли?
Войдя в таверну, Жоан был оглушен богатырским рыком:
– Да это же Жоан Серра! Самый лихой рубака во всей Италии!
Поискав глазами человека, которому принадлежал голос, Жоан быстро обнаружил его. Это был крупный мужчина лет сорока, со смоляными волосами и голубыми глазами, стоявший около своего стола и державший в руке бокал вина, чтобы поднять тост. Жоан тут же узнал его. Это был Пера Торрент – штурмовой офицер, под началом которого находилась вся расположившаяся на борту пехота. Этот тип был нагл и самонадеян, и Жоан с самого начала невзлюбил его. Однако именно он был назначен в качестве наставника по фехтованию для Жоана и именно с ним он должен был сразиться на дуэли за право первым воспользоваться Анной как частью военной добычи. Жоан до сих пор все еще не разобрался окончательно, позволил ли этот грубый и агрессивный мужчина выиграть ему тот бой, – возможно, в силу испытываемых им также, но тщательно скрываемых чувств.
– Капитан Солсона! – снова крикнул он. – Ведите его сюда. Сейчас мы освободим ему местечко.
Жоан узнал его спутника: это был помощник главного надсмотрщика – офицер, в обязанности которого входило проводить маневры при гребле и нести ответственность за каторжников. Помощник надсмотрщика и его подчиненные назначали наказания и делали жизнь каторжан невыносимой. Жоан чувствовал резкое неприятие по отношению к этому человеку, которого научился бояться, когда, будучи каторжником, он греб на галере «Святая Эулалия». Генис, смеясь, подтолкнул Жоана и Никколо к мужчинам, и у них не осталось другого выхода, как направиться в их сторону. Пера облапил Жоана медвежьим объятием, распространяя запах пота.
– Ну, рассказывай, Жоан, – сказал штурмовой капитан, когда они расселись, – как ты жил эти годы? Мне говорили, что ты женился на той девушке. Вот красотка так красотка! Будь проклята эта жизнь на галере! Ты спишь в тепле с ней каждую ночь и вдыхаешь запах роз, который она источает, а мы тут спим без женщин и дышим испражнениями.
Книготорговец понял, что ему все-таки нравится этот блондин и он очень высоко ценит его, хотя нахальство Перы по-прежнему раздражало. Ужин прошел весело, вино лилось рекой, и, несмотря на присутствие сатрапа, Жоан счастливо смеялся вместе со своими товарищами, забыв о печали.
Пока еще он не ступил на дощатую палубу галеры, но уже ощущал какое-то странное чувство – словно вернулся в необычный дом. Жестокий, негостеприимный, несправедливый, полный страданий и нищеты. Но дом для тех людей, которые его окружали. И для него также галера станет домом, по крайней мере на эти несколько следующих дней.
47
С первыми лучами солнца «Святая Эулалия» отправилась в путь. Под руководством капитана Солсоны были отданы швартовы, которые удерживали ее в порту, прозвучал рожок помощника главного надсмотрщика, остальные надсмотрщики пошли по рядам, угрожая гребцам хлыстами, и весла опустились в воду – вначале с правого борта, а позже, когда галера отошла на достаточное расстояние от порта, вступили гребцы с левого борта. Судно плавно переместилось в центр течения реки, гребцы вошли в нужный ритм, направляя галеру в открытое море, где ее ожидали еще две галеры из флотилии. Офицеры всех трех галер поприветствовали друг друга на расстоянии, со «Святой Эулалии» один из моряков просигнализировал флажками, передав другим галерам указания адмирала, и корабли подняли паруса и направились на северо-запад.
Из рубки корабля «Святая Эулалия», где Жоан провел ночь вместе с офицерами, он наблюдал за ста пятьюдесятью шестью гребцами, которые управлялись с таким же количеством весел и были прикованы цепями к двадцати шести лавкам с каждой стороны галеры. Они приподнимались, вонзали весла в море и с полученным импульсом падали потом на свое сиденье, приложив все силы, чтобы передать его веслу, а через него и всему судну. Офицеры уже позавтракали, а гребцам – Жоан это знал наверняка – еще не давали первую из двух положенных на день порций питания, состоявшую из тушеных бобов, горсти риса и галет, а также уже разогревавшегося несколько раз черствого хлеба, твердого как камень. Жоан прекрасно знал, в какой нищете они обитают, он прочувствовал все это на своей собственной шкуре и очень сочувствовал гребцам. Они гребли, сидя спиной к корме, лицом к рубке, и он мог видеть лица тех, которые не так давно были его товарищами по несчастью. Он не смог сдержать дрожи, узнав всего лишь нескольких из них. За исключением тех немногих случаев, когда гребец откровенно манкировал своими обязанностями, или когда человек был вольнонаемным, или практически невероятного случая, когда преступник отбывал полностью наказание, никто не выходил оттуда живым. Жоан предположил, что практически все те, кого он знал два года назад, уже отошли в мир иной.
Потом он двинулся вдоль центрального прохода корабля до оконечности носа, поприветствовал моряков-артиллеристов и ласково провел рукой по холодному металлу пушки и кулеврин. С удовлетворением отметив, что все было в порядке, Жоан перекинулся парой слов со своими бывшими подчиненными, которые обрадовались, увидев его. Они были заняты, и, чтобы не мешать, Жоан сказал, что вернется позже.
Корабли плыли параллельно берегу, на море ощущалось небольшое волнение, но ветер был благоприятным. Когда гребцам дали отдохнуть и корабль поплыл под парусами, Жоан поздоровался с четырьмя, которых смог узнать из более чем ста пятидесяти. Помня о том, что общение с простонародьем не приветствовалось, особенно со стороны тех, кто размещался в рубке корабля, он, тем не менее, не собирался действовать в угоду принятым правилам. Жоан остановился около Амеда, мусульманского каторжника, с которым он сидел рядом на гребной лавке, и перекинулся с ним несколькими словами. Тот выглядел неплохо, по всей вероятности был очень крепким мужчиной. Разговор между ними был коротким, потому что каторжник по-прежнему не говорил на языке своих захватчиков.
