Лорд Кармайкл уставился на нее своими пронзительными синими глазами.
— Клермон — лучший из моих агентов. Хотя его связь с вами… за пределами профессиональных интересов…
— Я не хочу обсуждать мои личные отношения с герцогом, — перебила Люсинда, густо покраснев.
Лорд Кармайкл, казалось, смутился.
— Извините, миледи. Тогда я не понимаю, какова цель вашего визита.
— Я хотела бы, чтобы герцога отстранили от моего дела, — заявила Люсинда.
— Это невозможно, — тут же ответил Кармайкл.
Люсинда вздохнула.
— Нет ничего невозможного, — возразила она. — Надо только захотеть…
— Но, леди Люсинда…
— Пожалуйста, милорд! И не говорите мне о том, чего вы не можете. Лучше скажите, что вы можете.
Лорд Кармайкл встал с кресла и прошел к двери. Что-то тихо сказав стоявшему за дверью человеку, он снова плотно закрыл ее.
— Леди Люсинда, — проговорил он, присев на край письменного стола, — ваша жизнь в опасности. Отстранить Клермона от этого дела — значит гарантировать вашу смерть.
Кармайкл принялся крутить на пальце перстень с печаткой — крутил снова и снова.
— Очень жаль, миледи, что его присутствие доставляет вам такое неудобство, но… — Он помолчал и добавил: — Но я не могу подвергать вас опасности, допуская такую тактическую ошибку. Это даже не обсуждается.
По тону Кармайкла было ясно: он не изменит своего решения. Значит, она будет вынуждена и дальше испытывать то нервное напряжение, какое вызывала у нее близость Уилла. При звуке его голоса ей хотелось рыдать, а когда он брал ее за руку — им нужно было делать вид, будто у них роман, — сердце ее разрывалось от боли.
— Я умру… так или иначе, — тихо сказала она, не сознавая, что произнесла эти слова вслух.
— Миледи, вы о чем?
Люсинда подняла глаза на Кармайкла.
— Вы что-то сказали, милорд?
Кармайкл откашлялся и произнес:
— Могу я говорить с вами откровенно?
— Я настаиваю на этом, — ответила Люсинда.
— Так вот, миледи, я хочу предложить вам кое-что. Но это мое предложение ужасно разозлит Клермона. Если честно, то он даже может покинуть общество коринфян.
— Что за предложение, лорд Кармайкл? Я слушаю вас.
Кармайкл снова откашлялся.
— Ну… Если бы нам удалось выманить Гаренна из его укрытия, мы наверняка схватили бы его. Сил у нас достаточно. И таким образом разрешилась бы эта ситуация, столь невыносимая как для вас, так и для его светлости.
— И как же мы будем действовать? — спросила Люсинда, сердце у нее бешено заколотилось.
Кармайкл нахмурился и ответил:
— С помощью приманки, леди Люсинда.
— А выход из кухни?
— Ты уже спрашивал про него, Уилл, — со смехом ответил Уэстон. — Спрашивал трижды, если быть точным.
— Не смешно, — проворчал Уилл; он едва сдерживал свой гнев.
Уэстон подмигнул ему и кивнул на хихикающих девиц в греческих костюмах и в масках; они в сопровождении своих мамаш направлялись в бальный зал.
— Четыре человека у выхода из кухни, восемь — у главного входа, еще четыре — возле двери, ведущей…
— Хорошо, спасибо, — перебил Уилл, одергивая манжеты.
— Постарайся расслабиться, — сказал Уэстон. Он остановил официанта и, взяв с подноса два бокала игристого вина, протянул один другу.
Уилл сделал глоток и снова окинул взглядом бальный зал Фостера — нет ли признаков опасности?
Сообщение о том, что Люсинда согласилась стать «приманкой», взбесила Уилла. Он не оставил коринфян, но его спор с Кармайклом был жестокий, хотя и бесполезный. Уилл высказал своему наставнику все, что думал о нем, и тот вряд ли когда-нибудь его простит. Даже угроза физической расправы не произвела на Кармайкла никакого впечатления — он продолжал стоять на своем и заставил Уилла сделать так, как считал нужным.
Уж лучше бы Кармайкл ударил его — драку Уилл предпочел бы непоколебимой уверенности своего наставника. Но Кармайкл отказал ему и перечислил все причины, по которым этот план был единственной оставшейся у них возможностью схватить Гаренна. Все попытки Уилла переубедить Кармайкла были безуспешны, и, в конце концов, он сдался.
— Ее светлость герцогиня Клермон и лорд Майкл Рэнделл!
Объявление о прибытии его близких прервало размышления Уилла. И тут же к нему подошли мать с братом.
— Здравствуй, Уильям. — Брат кивнул ему.
Уилл ответил таким же кивком и повернулся к герцогине.
— Мама, вы прекрасно выглядите сегодня.
Ее светлость улыбнулась; было очевидно, что ей приятны слова сына.
— Спасибо, дорогой! — Она подставила Уиллу, щеку для поцелуя. Затем расправила юбку своего розового вечернего туалета, и серебряные блестки на корсаже засверкали.
— Герцогиня Хайбери, маркиза Моубрей, леди Шарлотта Грей, и леди Люсинда Грей! — объявил мажордом.
— Никто не может сравниться с леди Люсиндой, — заметила герцогиня, глядя на Люсинду, входившую в зал со своими тетушками.
Уиллу заранее рассказали о костюме Люсинды, но слова не шли ни в какое сравнение с самим костюмом.
Когда Люсинда с улыбкой направилась к нему, ее темно-синее платье заколыхалось вокруг нее, а шелк засверкал в свете свечей. Бисер всех оттенков зеленого, фиолетового и синего переливался на ее платье, создавая изысканный узор, который перекликался с павлиньими перьями, украшавшими ее маску. Золотистые же волосы ниспадали водопадом шелковистых кудрей на плечи и на спину.
Как только она появилась, весь мир перестал существовать для Уилла.
Он любит ее. Она пленила его душу и сердце. И теперь, любуясь ею, он понимал: это чувство навсегда.
Тут Люсинда подошла к ним и встала перед его матерью.
— Ваша светлость… — Она сделала изящный реверанс, потом повернулась к Уиллу и остальным. — Ваша светлость, лорд Уэстон, лорд Майкл, как приятно видеть вас сегодня здесь.
— Леди Люсинда, вы выглядите потрясающе. Это мадам Бофон мы должны благодарить за такой прекрасный костюм? — сказала герцогиня, целуя Люсинду в щеку.
— Да, ее, — коротко ответила герцогиня Хайбери, которая вместе с остальными фуриями присоединилась к компании. — Как видите, фантазия мадам Бофон не знает границ. — Она указала на себя и на своих сестер — цвета их туалетов соответствовали оттенкам платья Люсинды. А прически и маски сестер украшали роскошные павлиньи перья.
Уилл поморщился, уловив в словах герцогини Хайбери плохо скрытое недовольство, — она злилась на него, так как дамам было приказано надеть такие платья, чтобы их сразу можно было разглядеть в толпе. То была мера предосторожности, которую фуриям, несмотря на их недовольство, пришлось выполнить.
