— Лучше, чем вчера, но хуже, чем обычно, — в конце концов честно ответила она.
— Мне остаться? — спросил он, загадочно улыбнувшись.
— О да, пожалуйста.
Снова те же действия: свечи, камин, халат, одеяло… С удовлетворенным вздохом она прижалась к нему. Он погладил ее по голове. Некоторое время они лежали рядом. Ей было жаль, что она может ощущать его всего лишь одним боком, но и этого было достаточно, чтобы ей было тепло всю ночь.
— Эмма? — обратился он к ней с напряжением в голосе.
— М-м?
— Можно мне прикоснуться… к твоему животу?
— З-зачем? — испуганно спросила она.
— Мне хочется почувствовать… Ты чувствуешь ребенка? Он толкается?
— Бывает иногда, — шепотом ответила она.
— Можно?
— Можно, — тем же шепотом ответила она. В первый раз за долгое время Теодору что-то нужно от нее.
Он лег на бок, протянул руку под одеялом и благоговейно опустил ладонь на ее живот. Погладил. Прикосновения его были нежны, легки.
— Я ничего не чувствую, — сказал он.
— Ребенок… спит, наверное, — едва сумела выговорить она.
Не зная, станет ли Эмма сопротивляться, Теодор решился на осуществление еще одного своего желания. Он стал приподнимать подол ее рубашки.
— Что ты делаешь? — спросила она, но не сопротивлялась.
— То же самое, — он успокаивающе улыбнулся ей, хотя она видела, как он напряжен. — Всего лишь хочу коснуться.
Эмма вздохнула, подавляя все протесты.
Ладонь Теодора опустилась на голый живот Эммы. Женщина вздрогнула. Он нежно, медленно водил рукой по ее уродливому телу. Глаза его были закрыты, а на лице написано такое умиление, что Эмма вдруг поняла: Теодор, как всегда, видит суть красоты. Тело женщины предназначено для вынашивания детей, и именно это делает его красивым. Вдруг ребенок толкнулся. Теодор вздрогнул и испуганно отдернул руку. А потом обменялся с Эммой радостным понимающим взглядом. Она тоже почувствовала это, и была вдвойне рада, зная, что Теодору это тоже приятно. Никогда Эмма не думала, что мужчина может принимать такое участие в процессе беременности. Зачать — это да, это могут все. Воспитывать — тоже могут многие, но есть девять месяцев радости и боли, принадлежащие только женщине, так она думала когда-то.
Теодор… Дар Бога… Она определенно его не заслужила. Такой была ее последняя мысль, прежде, чем она уснула.
На следующий день приехал врач. Он осмотрел леди, но не нашел ничего серьезного. Предположил, что леди просто нервничала. Эмма мысленно согласилась с ним. С тех пор, как Теодор стал спать с ней, замечать, разговаривать, ей определенно стало намного лучше. Время было позднее, поэтому доктору Стивенсону предложили остаться до следующего утра.
А вечером начались роды. Когда за ужином Эмма почувствовала первые схватки, то очень удивилась и даже не поверила своим ощущениям, ведь она знала, что еще слишком рано. В конце концов, она никогда не рожала и не знает, на что это похоже. Она нерешительно посмотрела на доктора, на Теодора, но не стала им ничего говорить. Вскоре после ужина она отправилась в свои покои «отдохнуть». Но через час вынуждена была признать, что ей нужен доктор. Она отправила Кэтрин за мистером Стивенсоном.
— Кажется, миледи, роды начинаются, — ободряюще улыбнулся он.
— Нет, — испугалась она. — Еще рано. Еще слишком рано. Всего семь месяцев.
Доктор повидал на своем веку достаточно женщин, утверждавших о «преждевременных» родах, и потому лишь вежливо улыбнулся леди Эшли, посылая ее горничную за всем необходимым.
Эмма заплакала, мучаясь схватками. Теперь ей никогда не убедить Теодора, что это его ребенок. Если только дитя останется в живых… Ведь всего семь месяцев.
Пришла миссис Кэмп в сопровождении испуганного Теодора. Врач попросил мужа подождать за дверью. Дай Эмма хоть намек, что он нужен ей, и барон остался бы в комнате. Но она отвернулась, и Теодор вышел. Он сидел в своей спальне три часа, пока длились роды. Он слышал, как кричала от боли его жена, как миссис Кэмп и доктор успокаивали ее, уговаривали. Он задавался вопросом, долго ли продлятся роды, ведь иногда это может затянуться на сутки или двое. Иногда мать или ребенок не выживают. А если верить Эмме, то роды были преждевременны, в таком случае опасность увеличивается.
Как только Теодор услышал крик младенца, он не выдержал и ворвался в спальню. Мистер Стивенсон осуждающе посмотрел на него, но сказал только:
— У вас дочь. Поздравляю, милорд.
Миссис Кэмп завернула ребенка в одеяло и осторожно положила девочку в дрожащие руки Эммы. Леди Эшли разглядывала свою дочь, тихонько разговаривала с ней, а по щекам у нее катились слезы. Она не смела поднять глаза на мужа.
— Как они? — спросил Теодор у врача. Доктор Стивенсон отвел барона чуть в сторону.
— Леди в полном порядке. Но девочка… Семь месяцев, милорд, слишком малый срок, чтобы младенец выжил. Она слишком слабая, слишком маленькая. Я не могу наверняка утверждать, что все окончится благополучно.
Сердце Теодора ухнуло и куда-то провалилось. В груди образовалась пустота. Он посмотрел на кровать, где Эмма под руководством экономки впервые пыталась кормить ребенка грудью. Жена его все еще плакала, но она так смотрела на дочь, что нельзя было усомниться в ее безграничной любви к ребенку.
— Но она… может выжить?
— Есть подобные случаи, — ответил врач. Во взгляде барона была такая боль, что врач сам был не рад, что эта леди не соврала и действительно родила преждевременно. Несколько раз он наблюдал, как рождались абсолютно в срок нормальные, здоровые дети, которых в угоду приличиям называли преждевременно родившимися. Потом они оказывались не нужны ни отцу, ни матери. А этим двум, которые могли бы стать превосходными родителями, вскоре, может быть, придется испытать боль потери.
Теодор сел рядом с Эммой. Ему было больно смотреть на крошечное маленькое создание, зная, что… Он должен верить, что девочка выживет. Он нерешительно коснулся лысенькой головки ребенка, заснувшего на руках у матери.
— Она… прелестна, — сказал он.
— Да, — дрожащим голосом отозвалась Эмма. Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — Теодор, это твой ребенок. Я знаю, в это сложно поверить, но это твоя дочь. Я клянусь. Просто она родилась… много раньше, — голос Эммы сорвался и она вновь посмотрела на младенца.
— Я верю, Эмма. Верю.
Он погладил ее по голове.
Она нерешительно посмотрела на него и сочла, что он так говорит, просто чтобы успокоить ее.
— Как ты хочешь ее назвать? — спросил Теодор.
