— Добрый день, — поздоровалась она с лордом Давенпортом, собираясь быстро пробежать мимо него.
— Эмма! — восхищенно отозвался он, мягко поймав ее за руку. — Сколько лет прошло!..
…«С тех пор, как мы спали в одной постели», — подразумевал он, явно испытывая желание все повторить. И Эмма читала все это в его взгляде.
— Для вас — леди Эшли, — процедила она, злобно взглянув на его руку, удерживавшую ее.
— С каких это пор? — искренне удивился он, не обратив внимания на ее взгляд. — Вы что, влюбились в этого растяпу — своего мужа? Эмма, не глупите!
Волна злости затопила ее — он не смеет так называть Теодора! Она размахнулась и хлестко ударила его. Лорд наконец отпустил ее.
— За полтора года, я смотрю, кое-что изменилось в этом мире, — сказал он. — Я провел их на континенте, — пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд Эммы. Впрочем, лорд Давенпорт не относился к людям, которые долго хранят злость или обиду. Они легко идут по жизни, не заботясь ни о ком — иногда даже о себе.
— Хорошо, леди Эшли, — он потер ладонью щеку и поморщился. — Счастливо оставаться!
— Счастливого пути, — вежливо ответила она, жалея, что потеряла контроль над собой.
— Чертова ведьма, — пробурчал он тихо. Но Эмма все слышала. Сгорая от стыда, она быстро направилась к дому. Только что она опять косвенно опозорила Теодора — на глазах у половины деревни поссорилась с бывшим любовником. Несомненно, все догадались, какие отношения связывали ее с этим человеком, и будут осуждать ее за это и жалеть Теодора.
До барона слухи о происшествии дошли лишь на следующий день.
— Что за сцену вы устроили вчера в деревне? — озадаченно спросил он после обеда.
«Господи…» — взмолилась Эмма без особой надежды. Теодор внимательно смотрел на нее, ожидая ответа. Никаких оправданий в голову не приходило, а рассказывать правду не хотелось.
— Изволите молчать? — голос Теодора вдруг стал холодным. — Ради Бога.
«О нет!»- взмолилась Эмма еще раз, осознав, что своим молчанием еще сильнее отталкивает его от себя.
— Он когда-то был моим любовником, — выдавила она. — В этом трудно признаться, поэтому я и молчала, — попыталась оправдаться она. И вдруг спохватилась: первым ее порывом было солгать! А как же «верность, честность, уважение»?
— Нетрудно догадаться, — ответил Теодор равнодушно. — Вы ударили его за то, что он приставал к вам?
«Скажи „да“, и вопрос будет исчерпан — в твою пользу, между прочим,» — подсказал внутренний голос. Эмма подавила его, вспомнив про второе условие семейной жизни — честность.
— Нет. Лишь намекнул, что не против возобновить наше… знакомство. А ударила я его потому, что… разозлилась.
Эмма ненавидела себя, но не могла выдать истинную причину своего поступка.
— На что?
— За то, что он задержал меня, когда я хотела пройти мимо.
О, как она ненавидела себя за эту ложь!
— Как видно, вам очень трудно говорить правду, — иронично улыбнулся Теодор. Конечно, он видел ее насквозь. — Видимо, вам просто жизненно необходимо лгать, и хотя правда в данном случае вполне невинна, вы все равно пытаетесь скрыть ее.
Эмма закрыла глаза и стиснула зубы, чтобы не дать волю готовым пролиться слезам. Она как всегда все испортила.
— Зачем тогда спрашиваете, если все знаете? — злобно спросила она.
— Уверяю вас, Эмма, я не знаю, о чем вы говорили с лордом Давенпортом. Знаю только, что вы ударили его и что сейчас вы мне лжете. Так что такого страшного он сказал? Назвал вас распутной? Пригрозил рассказать о вашей связи мне?
— Нет, — она едва держала себя в руках.
— Так что он сказал?
— Он назвал вас растяпой, — сквозь зубы выговорила Эмма. Она ненавидела Теодора за то, что он заставил ее признаться.
— А… — он насмешливо, настойчиво глядел на нее.
— Он спросил, неужели я влюбилась в этого растяпу, своего мужа, и я ударила его, — медленно, едва ли не по слогам, процедила Эмма.
— И все?
— Да.
— Я ведь могу спросить у Беатрис, — кажется, она тогда все слышала.
— Да! — она с ненавистью поглядела на него.
— И что такого страшного в этом разговоре вы пытались скрыть? Что он назвал меня растяпой? Меня многие так называют. В общем-то, заслуженно. Или что вы влюбились в меня?.. Опять молчите? Ради Бога! Кстати, зачем вам три служанки, которые постоянно находятся рядом с вами? От кого прячетесь, леди Эшли? Боитесь, что я ворвусь в вашу спальню?
Она в ужасе широко открыла глаза. Очередное ее хорошее намерение было истолковано совершенно неправильно.
— Вовсе нет! Если вы придете в мою спальню, я немедленно отошлю их всех!
Господи, только бы ей удалось убедить его!
Некоторое время он пристально смотрел на нее, потом откинулся на спинку стула.
— Почему-то я готов вам поверить, Эмма, хотя — видит Бог — зная вашу склонность ко лжи, это очень трудно сделать. Тогда зачем вам три служанки?
Она была уже достаточно унижена его расспросами, чтобы еще признаваться в своем желании вернуть себе его расположение. «Доверие либо есть, либо нет,» — вспомнила она слова герцога Клермонта, и вся эта затея с круглосуточно присутствующими компаньонками вдруг показалась ей глупой. Если Теодор не верит ей, то даже свидетельства девушек в случае чего ей не помогут. Он скажет, что она подкупила их. А ведь она действительно подкупила их — только не для того, чтобы они прикрывали ее грехи. Но кто в это поверит? Посмотрев на ситуацию со стороны, Эмма ясно увидела ее подозрительность. Но уволить служанок не могла по крайней мере еще в течение нескольких месяцев. Она обещала им работу на ближайшие полгода. Что ж, пусть хоть девушкам эта ситуация принесет пользу.
— Я не могу сказать, — произнесла она.
— Не можешь или не хочешь?
— Не могу. Пожалуйста, не надо, не спрашивай, — она затравленно посмотрела на него.
— Хорошо, — тут же сдался Теодор. — Кстати, скоро день вашего рождения. Не хотите ли отпраздновать его? Устроить бал или вечер?
Эмма растерялась от резкой смены темы разговора.
— Н-нет, ничего не надо, спасибо.
— Как пожелаете, миледи. Если передумаете, скажите.
Следующие две недели прошли в относительном спокойствии. Но однажды Эмма вернулась с прогулки и застала Лили, горько рыдающую в объятиях Кэтрин. Увидев госпожу, Кэтрин и Лили отпрянули друг от друга и встали.
— Что произошло? — спросила Эмма, стараясь, чтобы голос ее звучал мягко. Веселая, жизнерадостная Лили была, наверное, единственной девушкой в деревне, которая здоровалась с леди при встрече радостно, а не как на похоронах. Но не потому, что чувстовала к баронессе Эшли особое расположение, а просто в силу своего общего жизнелюбия.
