Безмолвно, с тревожным ощущением какого-то ожидающего их испытания собравшиеся упали на колени и начали;
— Радуйся, Мария.
Потом старший диакон запел испуганным стонущим голосом;
— Господи, склонись к нам с небес, коснись сердец наших, наполни их любовью к тебе. Протяни руку свою с высоты и выведи нас из темницы грехов, истреби демонов тела. Ты, вечный, смилуйся над нами, которые подобны пылинке ничтожной и проходим, как тень. Смилуйся, Господи Иисусе Христе, и, пресвятая Мария, молись за нас…
— Смилуйся, Иисусе Христе, и, Мария Магдалина, молись за нас, — ответила глухим стоном толпа.
— О Господь сил, воззри на наши горести, вытяни нас из сети, которую ад растягивает под ногами нашими. Не укрывайся тучами от наших молитв, не закрывай ушей, воззри на открытые сердца наши, обращенные к тебе, сущему на небесах. Из бездны мы взываем к тебе, из пропасти несется крик наших страданий, стеснен дух наш, и как жаждет дождя сожженная земля, так и мы жаждем милости твоей.
— Милости твоей жаждем, — стонала и рыдала толпа.
Старший диакон умолк, но раздался вдохновенный голос флегонта:
— Ты страшный, ты могучий, ты, перед которым дрожит вся земля, когда ты произносишь свой приговор, бледнеют тучи и гаснут молнии, темнеет солнце и волнуется океан, перед лицом твоим стоим мы, ничтожные и малые, но без малейшей тревоги, ибо приносим тебе блестящий дар.
Какой же дар, спрашиваешь ты, но мы не дрожим, ибо несем тебе прекрасную женщину с чудесными ранами, которая кормила нас, как мать кормит грудью своих детей, манной небесной, зажигала верой, огнем любви растопляла застывший жар наших сердец. А любовь ее была мощная, как смерть, вечная, как могила, ревнивая ко Господу, стремительная, как пламя. Как воск, таяли мы перед ней. Она была для нас вратами Господними, через которые проходят только справедливые, ловцом душ, чудесным храмом, в котором зародилась эта моя молитва.
Господи, не накладывай на нее свою грозную руку в годину смерти, но пусть сойдет твой кроткий сын, возьмет ее окровавленное сердце в свои нежные руки, дабы, измученное любовью, оно тихо заснуло в них. Мы отдаем тебе, Боже, самое драгоценное, что у нас есть, унеси ее на белых пушистых крыльях самого лучшего из твоих ангелов, дабы не задел он ни одной из ее ран, не уронил ни единой ее слезы, ибо они самые благородные жемчужины в ожерелье небесной славы.
А когда осветятся звезды заревом ее волос — не пугайтесь, братья, это не символ поражения, но знак милости — светлые вести с высот, что свет, плывущий от нее, вечно будет светить над нами…
Голос его задрожал и умолк.
Еще раз прочли молитвы, и настоятель распустил всех со словами:
— Да пребудет с вами милость Господа нашего Иисуса Христа, аминь.
* * *
Поляна, на которой должны были собраться все, находилась в нескольких стадиях за городом в одном из глухих уголков в огромной, растянувшейся до самых скал морского берега, девственной горной лесной пуще, немой, молчаливой, словно навеки зачарованной неумолчным гулом, меланхолическим говором неустанно шумящего моря.
Ночь была такая, какие часто бывают раннею осенью, мягкая, тихая и звездная. Вершины деревьев уже отмирали; тихо, без малейшего шума скатывались на землю легкие, нежные листья осокорей и берез, тихо шелестели более плотные опадавшие листья дубов, буков и каштанов. А когда налетал с моря внезапно ветер, то весь лес казался охваченным сухой метелью.
По хорошо известным тропинкам уже с вечера пробирались верующие с той же осторожностью и тревогой, как некогда собирались они на молитву, когда у них еще не было покровительства влиятельной Клавдии.
Словно рой светлячков, мигали то здесь, то там огоньки фонариков, раздавался треск хвороста, и шуршали листья под ногами путников.
Не с одной стороны, но с разных сторон, по разным путям собиралась толпа на поляну, окруженную темным, уже увядающим лесом, среди которого выделялись несколько выдвинувшихся вперед стройных сосен, словно передовой пикет этой вечнозеленой пехоты, идущей с севера, дабы истребить более нежные деревья, вытеснить их и овладеть их землей.
Поляну освещали пылавшие вокруг костры, сигналы для верующих, которые подходили отовсюду небольшими группами. Мужчины заглядывали в глубокую тесную могилу, уже выкопанную заранее, склонялись, чтобы осмотреть сбитый из тесаных бревен крест, лежавший рядом с ним молоток, длинные гвозди, копье, терновый венок; женщины не решались подходить близко и лишь издалека бросали боязливые взгляды на все эти старательно приготовленные орудия муки Христовой.
Вскоре собралась вся община, не хватало только старейшин. Большинство собравшихся сидело, некоторые стояли, но все нетерпеливо поглядывали на звезды, дожидаясь, скоро ли наступит рассвет.
По мере того как звезды бледнели, затихали разговоры, воцарялось молчание, и вскоре слышны были только едва уловимый шелест умирающих листьев и далекий вечный шум неугомонного моря.
Неожиданно погасли костры и на минуту стало темно, а затем сразу что-то в природе дрогнуло, зашумели листья, заметны стали вершины деревьев, казалось, все больше и больше освещаемые нежно-зеленоватым светом, Вся толпа невольно встала с мест и, охваченная дрожью, стала прислушиваться к какому-то глухому, мрачному, доносившемуся из глубины леса, неясному не то стону, не то гулу.
Гул этот приближался, усиливался, рос: то был скорбный, мрачный, исполняемый хором гимн. Вскоре можно было даже разобрать слова:
— Господи, ты наградил ее золотистой кожей и прекрасным телом, ты осыпал ее щедро, словно обильный виноградник, многими красотами, наполнил ее жилы пламенной кровью, а она стосковалась по любви твоей, при жизни еще отдает тебе свою душу, а тело темной, как туча, земле, охотно идет во мрак смерти, где нет перемен, а царит одна только вечная, глухая, непроглядная ночь и жестокий холод.
От небесных видений и глубокого раздумья родилось в ней это печальное желание изведать тот глубокий мрак, где нет никакого света.
Ты навеки скрыл от нас, Господи, тайну могилы, куда сходит человек и откуда он не встает и не пробуждается до тех пор, пока ты не призовешь его.
А она из любви к тебе, Христос, превозмогла страх и ужас смерти, преисполнилась жажды муки, и поэтому, хотя наши очи застилаются мраком скорби, мы не плачем и вечно по-прежнему будем гореть к тебе любовью, даже и тогда, когда она, распятая на кресте, сердцем обратится к тебе.
Хор замолк, раздался треск ветвей, и, окруженная старейшинами, выступила из чащи Мария.
Босая, в широком платье, с плащом распущенных волнистых волос, она шла, как лунатик. Лицо ее было спокойное, тихое, глаза экстатически обращены к небу… Она шла прямо и остановилась у подножия креста, слегка улыбаясь восходящему дню.
