Кукона Катинька объявила ему, что она не позволит, чтоб он имел свой стол, и предложила обедать вместе с ней. После обеда и вечер проводились очень занимательно; постоялец и хозяйка играли в карты, в кончину. После трудов службы, после болезни и тоски уединения это привольное препровождение времени показалось Щепикову высочайшим благом; он так привык к куконице Кат?ньке, к ее угощениям и к ее заботам о себе, что когда война кончилась, войска возвращались в матушку Россию и ему следовало расставаться с негой жизни, он пришел в отчаяние. Кукона Кат?нька также в отчаянии сказала, что она умрет без него. Этого нельзя было перенести. Щепиков предложил ей руку и женился. На другой день свадьбы привезли с хутора трех куконашей и куконицу.
— Сандулаки, Петраки, Иордаки, Зоица, целуйте своего тату, — сказала кукона Кат?нька, подводя детей к молодому своему супругу.
— Чи есть аста?[83] — крикнул он с удивлением по-молдавански.
— Это мои, — сказала радостно кукона Кат?нька, гладя по голове Сандулаки, Петраки, Иордаки и Зоицу.
— Ты мне не сказала, — проговорил Щепиков запинаясь.
— Ты шутишь, верно, как будто ты не знал? — отвечала кукона Кат?нька.
— Ей-богу, не знал!
— Какой ты смешной! Как же мне не иметь детей, когда я была замужем за куконом Тодораки, а потом за куконом Семфераки, — сказала нежно кукона Кат?нька,
— Право, не знал!
— Как же, вот они.
Щепиков приласкал Сандулаки, Петраки, Иордаки и Зоицу, которые смотрели на него исподлобья.
Таким образом, не думая, не гадая, обработав без забот и хлопот свои дела, Щепиков сперва в дополнение упрочения своей будущности подал в отставку, а потом, продав хутор и дом, отправился с огромным семейством в Россию очень важно: он и супруга в венской будке, а все дети и люди в брашеванке. После походных путешествий с полком ему это действительно казалось очень важно, только воздух окружающей его атмосферы как будто стал тяжелее для дыхания да как будто Катерина Юрьевна, сиречь кукона Кат?нька, держала его за хвост, чтоб не ушел. Щепиков привык ходить тихим, скорым и вольным шагом; но куконе Кат?ньке и тихий солдатский шаг был непомерно скор; она поминутно вскрикивала:
— Куда ж ты торопишься? Я не могу так скоро ходить!
— Ах, боже мой, — говорил Щепиков — да как же мне еще идти?
Щепиков ехал в Россию. Но куда ж он ехал в Россию? У Щепикова ни в границах России, ни за границей не было ни роду, ни племени, ни кола, ни двора, ни тычинки. Отец его также был не что иное, как полковой походный человек, на походе женился, на походе родил его, на походе вскормил, записал в полк и в заключение на походе похоронил жену и сам умер, предоставив дальнейший поход совершить сыну и благословив его служить верой и правдой.
Катерина Юрьевна, судя по молдавским капитанам, никак не воображала, чтоб у русского капитана не было какой-нибудь мошии с курте бояреск, с огромной градиной, с толпой служитров,[84] со всем хозяйством, со всеми принадлежностями. Мысленно представляла она себе, что за отсутствием хозяина управляет этой мошией какой-нибудь ватаман, что все в беспорядке и она приведет в порядок.
Желая подарить себя внезапностью исполнения своих ожиданий, кукона Кат?нька не расспрашивала своего мужа о его именье, ни как велико оно, ни в каких палестинах обретается. Но после долгого пути по России она, наконец, утомилась и спросила: да скоро ли же мы приедем?
— А вот постой, душа моя, приедем, — отвечал Щепиков, обдумывая, куда ему приехать: в Тверь ли, где была некогда полковая квартира полка, в котором служил папенька, или в Подольск, где была полковая квартира полка, в котором сам служил. Подольск, по некоторым приятным воспоминаниям, был предпочтен родине, — и вот приехали, остановились в гостинице.
— Ах, как надоела дорога! — сказала Катерина Юрьевна, вылезая из будки, — да скоро ли мы доедем?
— Приехали, — отвечал Щепиков торжественно, думая обрадовать свою супругу постоянной квартирой.
— Как приехали? Это гостиница.
— Гостиница; мы в гостинице остановимся, покуда найдем квартиру.
— Квартиру? как квартиру? да зачем же квартиру?
— А как же, мы здесь будем жить; это прекрасный город.
— У тебя хутор или имение здесь подле города?
— Какое имение? нет, именья нет.
— Да что ж тут такое?
— Ничего, просто город.
— Да зачем же мы будем жить в нем?
— Как зачем? так; где ж жить-то?
— Так у тебя нет именья?
— Какое ж именье, кто ж тебе сказал, что у меня именье?
Катерина Юрьевна точно так же удивилась неименью даже собственного хутора, как Щепиков удивился явлению Сандулаки, Петраки, Иордаки и Зоицы.
— Что ж мы будем здесь делать? — вскричала она.
— Как что? жить будем.
— Да для чего ж мы здесь жить будем?
— Как для чего? я тебя не понимаю.
— Да что ж у тебя тут есть своего? зачем мы сюда приехали? Отец и мать, что ли, есть или родные?
— Нет, тут родных у меня нет.
— Да где ж они?
— Родных у меня нет.
— Что ж у тебя есть-то?
— Как что? я тебя не понимаю.
— Сараку ди мини![85] — вскричала Катерина Юрьевна, — ничего и никого нет! Да что ж ты такое?
— Как что, Кат?нька, я тебя не понимаю.
— Цыган, что ли, ты? землянки своей нет! Сараку ди мини!
Щепиков задумался было: что ж он в самом деле такое? Но когда Катерина Юрьевна назвала его цыганом, он обиделся, надулся и вскрикнул:
— Извините-с, я не цыган, а офицер, капитан.
— Только-то? что ж из этого? ну, капитан, где ж у тебя капитанство-то? а?
— Как где?
— Да, покажи мне его!
— Извольте-с! — сказал Щепиков откашлянувшись, — из-вольте-с!
И он полез в портфель и, вынув лист бумаги, подал его своей супруге.
— Извольте-с!
— Это что такое?
— Указ об отставке.
— Только? только-то у тебя и есть за душой?
— Чего ж больше?
— Сараку ди мини! зачем я поехала?… дом и хутор съедим: что мы будем потом есть?
Щепиков призадумался было снова, смотря на отчаяние своей жены; но когда она опять раздосадовала его, повторяя тысячу раз: «Что мы будем есть?», — «Ешьте меня!» — вскричал он, наконец, в сердцах и ушел проходиться с горя по городу и насладиться воспоминанием; но город как будто опустел; та же улица, вымощенная плитняком и как будто встряхнутая землетрясением, те же дома, да что-то все не то, что было. Подле города тот же крутой берег, долины, каменоломни, лесок на горе, да что-то все не так мило, как бывало.
