Он добрался до нее и теперь оказался стоящим лицом к ней с листьями, запутавшимися в волосах. Веронике хотелось броситься к нему и стряхнуть их, но она утратила способность двигаться.
Они стояли, глядя друг на друга, на расстоянии вытянутой руки, но это разделявшее их расстояние могло быть длиной в милю.
Их овевал ветер, ероша волосы, сдул листок с его плеча. Толпа, окружавшая их, замерла и умолкла, вне всякого сомнения, заинтригованная их разговором. Или его отсутствием.
Он не произносил ни слова, она тоже молчала. Минуты текли, как улитки. Солнце струилось на голову Вероники, не надевшей ни шляпы, ни чепчика. Она отвела волосы ото лба, отвела глаза, потом снова посмотрела на мужа.
Она не помчалась к нему, не бросилась в его объятия. Она не смеялась, охваченная восторгом при виде его чудесного спасения. Не выкрикивала его имя. Вместо этого стояла у самого края толпы, спокойная и безучастная.
Внезапно и исступленно он испытал желание ударить ее, стереть с ее лица эту полуулыбку, увидеть в ее глазах страдание. Он хотел, чтобы она почувствовала всю глубину своего предательства.
— Не следует ли мне извиниться за то, что я выжил?
Вероника смотрела на него с недоумением. И это было ее единственной реакцией.
Он был идиотом, чувствуя себя таким уязвимым в ее присутствии, когда делился с ней своими мыслями. Когда вообразил, будто страсть может привести к чему-то большему, более значительному.
Они были не лучше спаривающихся животных. Он был ее племенным жеребцом, оленем, хряком и брал ее, когда желал. Но ничем другим он не мог для нее стать. Он не был для нее ни товарищем, ни доверенным лицом, ни возлюбленным.
Монтгомери многозначительно посмотрел на Элспет. Горничная кивнула и исчезла.
— Очень хорошо, Вероника. Мы используем друг друга, спим друг с другом. Но будь я проклят, если поделюсь с тобой когда-нибудь какой-нибудь своей тайной, и, уж конечно, никогда больше не стану тебе доверять.
Вероника сделала шаг назад, держа пальцы на горле. Но Монтгомери не собирался позволить ей улизнуть. Он шагнул вперед, склонился так близко, что только она одна могла расслышать его слова.
— Я почти поверил, что ты каким-то образом повинна в моем крушении. Так сильно хочешь остаться в Шотландии, что ради этого готова оказаться вдовой?
— Ты думаешь, что я имею отношение к этому несчастному случаю? — спросила она.
— А это был несчастный случай? — ответил Монтгомери вопросом, и голос его был холодным. — Прошлой ночью ты была в винокурне. Что ты там делала?
— Я хотела поговорить с тобой, — ответила она. — Я уже сказала тебе.
— Ты что-нибудь трогала?
Вероника покачала головой.
Несколько мгновений Монтгомери изучал ее лицо, надеясь, что она что-нибудь скажет, хоть слово, даст какое-нибудь объяснение, извинится. Но Вероника молчала... И тогда он повернулся и пошел, сделав знак нескольким мужчинам, чтобы они последовали за ним.
Жена нашла время утешить горничную, а для него у нее времени не нашлось.
Ярость бушевала в нем с такой силой, что Вероника ощущала ее физически.
Монтгомери гневался не на свой воздушный шар, не на деревья и не на что-нибудь другое, что могло вызвать катастрофу. Вместо этого вся его ярость обратилась на нее, будто она несла ответственность за то, что случилось с ним. Будто он хотел, чтобы она оказалась виноватой в этом.
Да когда это было, чтобы он ей доверял?
Вероника почувствовала, как по щеке ее скатилась слеза, но даже не сделала попытки смахнуть ее. Вместо этого она направилась в Донкастер-Холл. Элспет держалась рядом, стараясь идти в ногу. Расстояние до дома показалось Веронике неизмеримо огромным, а тропинка будто была усеяна битым стеклом.
Все обитатели Донкастер-Холла смотрели на нее с ужасом. Все, кроме Элспет, не произносившей ни слова, но отвечавшей им яростным взглядом.
Руки Вероники сжались в кулаки. Она с усилием разжала их, распрямила пальцы. Глубоко вздохнула. Отерла слезы. И пошла домой.
Но внезапно Донкастер-Холл перестал быть ее домом. Теперь у нее больше не было дома. Не было никакого якоря. Не было защиты.
Она оказалась снова одна, как и прежде.
Веронике так отчаянно захотелось уехать отсюда, что она начала перебирать в уме всех людей, кто мог бы ее принять, кто мог бы предложить ей убежище.
Толпа, столь бурно ликовавшая, когда оказалось, что их господин жив, теперь безмолвствовала, пропуская Веронику. Единственным человеком, сопровождавшим ее, оказалась Элспет. Элспет, которая, как теперь понимала Вероника, была бы ей предана при любых обстоятельствах.
— Расскажи мне о зеркале Туллох, — попросила она.
Элспет посмотрела на нее. Лицо ее все еще выражало беспокойство.
— Что вы хотите знать, ваша милость?
— Ты уверена, что твоя бабушка знает о происхождении зеркала?
— Если оно то самое, леди Фэрфакс. Оно выглядит не так, как во времена моего детства, но, возможно, в него вставили новые алмазы.
— А как далеко отсюда Килмарин?
— Поездом? Возможно, полдня.
Элспет теперь смотрела на нее с любопытством.
— У вас есть намерение поехать туда, ваша милость?
— Да, — ответила Вероника и оглянулась на рощу. — Мы отправимся нынче же.
— Мы отправимся?
Вероника посмотрела на свою горничную и заставила себя улыбнуться, изображая веселость, которой не испытывала.
— Разве ты не говорила, что у тебя там родственники?
Смущение Элспет сменилось радостью.
— У нас будет время навестить мою семью?
Вероника кивнула.
У Элспет был такой вид, будто она приготовилась пуститься в пляс.
По крайней мере, хоть кому-то довелось быть счастливым.
Глава 27
Прохладный ветерок нашептывал на ухо слова прощания с Донкастер-Холлом, и трепет листьев на деревьях тоже означал прощание. Они будто махали вслед. Небо цвета сажи предвещало скорое начало бури. Прекрасное утро в Шотландском нагорье сменилось мрачным днем. Вместо яркого солнца теперь по небу катились серые тучи, и в воздухе ощущался запах дождя.
Свежий ветер, задувавший в открытое окно, милосердно осушал слезы на глазах.
Вероника со стуком захлопнула окно кареты. Она бы с радостью задернула и занавеску, но тогда пришлось бы давать пояснения Элспет.
Она была слишком расстроена и готова заплакать, а уж начав плакать, не смогла бы остановиться.
Вероника устроилась на мягком сиденье, сняла чепчик и положила на скамью рядом с собой. В эту минуту комфорт для нее значил гораздо больше, чем мода.
Нужно было завязать хоть какой-нибудь разговор, и Вероника тщетно пыталась придумать безобидную тему. Тетка убеждала ее, что слуг следует игнорировать, обращаться с ними как с мебелью, которой пользуются, но о которой не думают. Со слугами не ведут разговоров, особенно когда выезжают из дома. И все же Вероника полагала, что с женщиной, помогающей ей надеть чулки, следует поговорить, когда ее работа по дому закончена.
