Ознакомительная версия.
В первые мгновения Вышеслав не догадался связать с ним неожиданное появление в Словенске Домагостевой дочери, но едва ли это надолго…
Однако повидать девушку не удалось никому. Сама Добролюта встретила знатных гостей в воротах святилища и решительно отказалась пропустить.
– Больна она, Невея ее мучает, – отвечала она, загораживая узкий проход священных резных ворот своим довольно крупным телом. – Боровита с ней осталась, гонит из нее болезнь-хворобу. Куда там смотреть, брате, – и мы-то близко подходить боимся. Не дитя малое, знаешь ведь – пока Боровита хворобу не выгонит да на дерево сухое не отнесет, там не запечатает, никому близко быть нельзя, а не то Невея на тебя и перекинется.
– Но ты хоть скажи, сестра, неужели это Домагостева дочь?
– Очнется – сама скажет.
– Так дай я сам посмотрю!
– Нельзя никому к ней входить!
Вышеслав напирал, лез в ворота, но Добролюта не шутя преградила ему путь, ухватившись обеими руками за резные воротные столбы. Выпихивать старшую жрицу племенного святилища Вышеслав все же не посмел. На упрямую сестру он злился, но браниться с ней при скоплении народа не стал, опасаясь, что верх все равно останется за ней. Добролюта была старше его на пару лет, а уродилась такая же крупная и сильная, как и он, и Вышеслав до сих пор не то чтобы робел перед ней, но спорить со старшей сестрой не любил. Да и все четыре сына пошли в нее – крепкие, рослые и упрямые.
И Вышеславу пришлось отступить. Он отправился восвояси в Словенск, но наказал немедленно дать ему знать, как только можно будет видеть найденную девушку или насчет нее выяснится что-то определенное.
Вольга же не ушел вместе с ним. Когда словенский старейшина удалился, он упросил Тиховею, занявшую место в воротах, снова позвать к нему Добролюту. Услышав, что зовет ее плесковский княжич, старшая жрица опять вышла.
– Послушай, матушка! – взмолился Вольга, отведя ее в сторону. – Эта девка из леса – моя, со мной приехала. Невеста моя. Я ее оставил, потому что совсем хворая была, хотел у сестры помощи попросить.
– Так надо было сразу к нам в Перынь везти, если такое дело, – заметила жрица, недоверчиво глядя на него. – А то так и померла бы в лесу. Ты ведь умыкнул ее?
Вольга опустил глаза.
– Вот боги и наказали вас! Она своих чуров бросила, а твои ее не приняли – любой лихорадке, любому злыдню из леса она готовая добыча! Ты уж не дитя, лоб здоровый, мог бы сам догадаться! – сурово попрекнула она парня. – Жениться, вон, затеял, а ума, как у кочки в поле! Думаешь, зря матери и бабки обрядов понавыдумывали, обереги вышивают, под паволокой невесту прячут, прежде чем из дому, от своих чуров отпустить? Думаешь, бабьей дурью маемся? Вот она, дурь-то! Загубил бы девку, ни себе, ни другому кому, одному бы Кощею досталась! Так это правда, что она – Домагостева дочь, Дивомила?
– Не… – начал было отрицать Вольга, но запнулся и не посмел продолжать. – Матушка, пусти меня к ней! Я ее сюда привез, у нее и нет никого больше, кроме меня!
– Покуда не могу пустить, – уже мягче ответила Добролюта. Она видела, что Вольга любит девушку и искренне беспокоится о ней, и смотрела на него уже не так сурово. – Я уж думаю, боги вас и бежать заставили, – иначе как бы Дева Ильмера на Ильмерь попала, коли ей в Ладоге привелось родиться? Потому и бежала с тобой, потому и захворала, чтобы я ее нашла и в Перынь привезла. Все в Макошиной нити впрядено, все Суденицами в узор заложено. А сейчас она ничья – не ваша, и не наша, и ни в каком роду, и не среди живых, и не среди мертвых. Поистине в запределье она сейчас, и никому из живых к ней туда ходу нет.
Очнувшись, Дивляна немного полежала, не открывая глаз, и постепенно осознала, что чувствует себя довольно хорошо. Боль и тяжесть ушли, она уже не горела и дышала почти свободно, но еще покашливала. Ей даже было жарко. Пошевелившись, она обнаружила, что лежит под тяжелой мохнатой медвежьей шкурой, от которой исходит сильный травяной запах. Надето на ней было что-то чужое – какая-то широкая и длинная сорочка, чистая, мягкая, как многократно стиранные льняные вещи, и тоже пахнущая травами. Дивляна поднесла рукав к лицу – он был весь, от запястья до плеча, покрыт вышивкой красной нитью, знаками огня и солнца, которые называются «жижаль». Надо думать, это так называемая «исцельная» рубаха, которую надевают на больных, чтобы подкрепить их силы. У Милорады тоже такая имелась… Но сейчас-то она не дома!
Дивляна огляделась. Поначалу она подумала, что находится все в том же поселке, где старостиха лечила ее в бане и укладывала спать под такой же медвежьей шкурой. Но изба была другая, поменьше размерами и вся увешана пучками полувысохших трав. Незнакомая женщина средних лет сидела под окошком и вязала костяной иглой26, кажется, чулок. И Дивляна сообразила, что с тех пор прошло довольно много времени и много чего произошло. Она вспомнила, как они покинули тот поселок и ехали почти целый день, как она заболела, как остановились в лесу, где ей предстояло переждать, пока Вольга сходит в Словенск и увидится с сестрой. Но как она попала сюда, в эту избу, из леса, где сейчас Вольга и его спутники, Дивляна не представляла.
– Добро пожаловать обратно в белый свет! – Вязальщица, заметив, что девушка открыла глаза и шевелится, встала и поклонилась. – На-ко, выпей.
Она подала Дивляне горшочек, в котором плескалась темная жидкость с сильным травяным запахом. Травы были знакомые: ягоды рябины и шиповника, цветки нивяницы, порез-травы и зверобоя, а еще липовый мед. Дивляна сама такое готовила по поручению матери, когда прошлой зимой Витошка носился с мальчишками по льду и провалился в полынью.
Пить очень хотелось, и теплый отвар показался вкусным и подкрепляющим.
– Где я? – спросила Дивляна, оторвавшись от горшочка. – А ты… кто?
– Я-то Тиховея. Сейчас матушка Добролюта придет, она тебе все расскажет.
Женщина вышла, торопясь, словно весть о пробуждении гостьи была очень важна. Добролюта… Дивляна теперь вспомнила, что уже разговаривала с ней… до того как впала в беспамятство. Кажется, это хорошая женщина… ее родственница, внучка той Благочесты Гостивитовны, которая была сестрой Доброчесты, матери деда Витонега…
Батюшки! Да ведь она им сказала, что она – Тепляна! Значит, Добролюта считает ее своей троюродной сестрой!
Дверь скрипнула, Дивляна подняла глаза, ожидая увидеть Добролюту… и невольно вскрикнула. В избушку вошло совсем другое существо – не поймешь сразу, человек или зверь. Но даже не медвежья шкура и не морда с ушами и оскаленными зубами напугали ее, а то, что она вспомнила при виде их.
Какой ужас она пережила вот только что! Какой жуткий болезненный сон ей снился! Ей было больно и жарко, на груди у нее сидела здоровенная костлявая бабища с распущенными, спутанными, тусклыми и грязными волосами; злобное высохшее лицо, хищно оскаленный зубастый рот, тонкие, железной силы и крепости пальцы, сжимавшие ее горло… Дивляна хотела кричать, задыхаясь, изнемогая от недостатка воздуха, тяжести и ужаса, но не могла издать ни звука; напрягала все силы, но не могла шевельнуть даже пальцем, и это бесплодное напряжение казалось особенно мучительно.
Ознакомительная версия.
