Она насчитала их не меньше девятнадцати к тому моменту, когда к ней обратился Конистан.
— Мне бы следовало держать пари, что все обернется к лучшему! — заявил он.
Вначале Эммелайн удивилась этим словам, поскольку считала виконта человеком прозорливым, но, приглядевшись к нему получше и заметив довольную улыбку на его лице, поняла, что он совершенно неверно истолковал новые отношения, установившиеся между Дунканом и Грэйс.
— В самом деле? — тихо, даже сочувственно спросила Эммелайн.
Убежденная в том, что победа осталась за нею, она могла позволить себе великодушие в разговоре с поверженным противником.
— Интересно, как это вы ухитряетесь сохранять такой самодовольный вид? Неужели вы сами не видите, что мой брат наконец-то опомнился и оставил мисс Баттермир в покое?
Эммелайн сделала вид, что всерьез обдумывает его слова, и даже бросила взгляд на подругу, потом на Дункана и вновь на Грэйс.
— Может быть, вы и правы, — ответила она. — Видно, придется мне еще что-нибудь придумать, чтобы пробудить у вашего брата интерес к Грэйс.
Конистан явно не поверил ни слову из того, что она сказала, но не стал предпринимать новых попыток убедить ее в том, что Дункан больше не значится в списке поклонников мисс Баттермир. Вместо этого он принялся флиртовать с нею, шутливо сравнивая цвет ее волос с блеском золотых гиней, а ее глаза уподобил сверкающим изумрудам. Подобного рода легкий флирт Эммелайн давно научилась пресекать, однако Конистан вдруг заговорил о своих владениях в Гемпшире и захотел узнать ее мнение о строительстве канала, которое он задумал. Теперь, когда разговор коснулся предметов, вызывавших у него неподдельный интерес, она почувствовала себя неловко. За последние два дня она взяла себе за правило немедленно прекращать разговор с виконтом, как только он переходил на сколько-нибудь серьезную тему, и оставлять его в одиночестве, ссылаясь на свои обязанности хозяйки дома. Поэтому вместо того, чтобы ответить на его вопрос, она обвела глазами комнату и с удовольствием заметила, что Китти Мортон, сидевшая на противоположном конце гостиной, явно заскучала. Ощущая настоятельную потребность вырваться из-под влияния Конистана, Эммелайн попросила ее извинить, пояснив, что не может допустить, чтобы юная гостья скучала, и даже выразила надежду, что ей, возможно, удастся развлечь Китти партией в «спекуляцию»[25]. Она поднялась со стула, но Конистан схватил ее за руку и вынудил снова сесть.
Эммелайн почувствовала себя совершенно растерянной, когда он бросил на нее взгляд, полный чисто мальчишеской обиды, и прошептал:
— А как же я? Разве меня не полагается развлекать? Я ведь тоже ваш гость, Эммелайн! К тому же вы не ответили на мой вопрос.
Сердце Эммелайн сильно забилось, когда она заглянула в устремленные на нее с нежностью серые глаза.
— Вы хотите знать мое мнение относительно каналов?
Он тихо рассмеялся.
— Ну вот. Вы, оказывается, даже не слушали меня. Я спросил, не одолжите ли вы мне свой платок для фехтовального поединка.
Эммелайн облегченно перевела дух.
— Ах вот, в чем дело! — проговорила она, стараясь, чтобы ее тон казался чисто дружеским. — Ну, раз вам так хочется, — пожалуйста!
И тотчас же, вновь извинившись, направилась к мисс Мортон.
Лорд Конистан следил за нею, не отрываясь, пока она пересекала гостиную. Его душа была глубоко уязвлена легкомысленным отношением Эммелайн к его просьбе. Сперва он возмутился ее ветреностью, но вскоре забеспокоился уже о себе самом. Почему он принимает так близко к сердцу ее явное равнодушие к собственной особе? Тут ему в голову пришла действительно ужасающая догадка: он ей просто не нравится, вот и все. Но Конистан сразу же отбросил эту мысль как совершенно неприемлемую. Что же с ним происходит? Конечно, ему, как и любому другому, было неприятно не преуспеть в достижении намеченной цели, но разве одним этим соображением можно объяснить острую боль, внезапно сдавившую ему грудь при мысли о том, что Эммелайн Пенрит может навсегда остаться к нему равнодушной?
Так как час был поздний, он решил вернуться к себе в сарай и вскоре покинул гостиную, а оставшись наедине с собой и наливая с горя полный бокал шерри, принялся размышлять о том, почему вопрос о завоевании уважения Эммелайн и вдруг стал таким важным для его душевного спокойствия.
Расположившись в одном из красных бархатных кресел, Конистан тяжело вздохнул. Эммелайн не скрывала, что во многом неодобрительно смотрит на его поведение, особенно в том, что касалось его отношения к ее молодым подружкам, но ему казалось, что с этим он уже научился справляться. Однако в этот вечер, размышлял Конистан, вращая коричневато-красную жидкость в своем бокале, выяснилось, что сделанного им явно недостаточно. На Эммелайн не произвели никакого впечатления его попытки относиться ко всем дамам более почтительно и дружелюбно. Лишь один-единственный раз она похвалила его, сказав: «Вот теперь вы ведете себя, как подобает разумному человеку!» И это все! Ни ослепительной улыбки, ни рукопожатия, ни восторженного взгляда! «Как подобает разумному человеку!» Что это значит? Он почему-то ожидал большего, но чего именно? И почему?
Вообще-то Конистану было не свойственно предаваться философским размышлениям. Он жил одним днем, одной минутой, не заглядывая ни в прошлое в поисках мудрости, ни в будущее, чтобы точнее определить свои цели и порядок действий. Тем не менее он жил насыщенной и полной жизнью, поскольку очень серьезно относился к возложенной на него обязанности опекать своих сводных братьев и сестер. Его поместья по праву считались в числе лучших и даже образцовых, земли были ухожены, а доходы высоки благодаря умелому ведению хозяйства, все его арендаторы обитали в добротных и уютных коттеджах. Но оценит ли Эммелайн все эти достижения? Ему казалось, что должна оценить, поскольку сама она гордилась столь же образцовым имением своего отца.
Существует лишь один ответ на все эти мучительные вопросы, подумал Конистан. Ему вдруг показалось, что в голове у него кто-то убрал пыльные чехлы, открыв ему сияющую истину. В сущности, все было очень просто. Он влюблен в нее. С какой легкостью далась ему эта мысль! Он любит ее и хочет сделать своей женой. Конистан посмотрел в окно и увидел, как звезды мерцают в бездонной темноте небосвода. Казалось, та минута, когда он наконец признался сам себе, что, прожив на свете тридцать пять лет, впервые влюбился по-настоящему, должна была сопровождаться каким-то взрывом, но ничего подобного не произошло. Никаких театральных эффектов, фейерверков, комет или землетрясений. Просто ему стало страшно, что среди всех знакомых женщин его сердце выбрало единственную, которая никогда не сможет ответить ему взаимностью.
