Ей не хотелось о нем думать. Ни о нем, ни о том, как она с ним поступила. В конце концов она сделала то же, что и всегда, — попыталась выжить. Любой ценой. И это ей удалось. Ключ наконец попал куда нужно; Джессика отерла мокрую щеку и вошла внутрь. Она стащила с себя насквозь промокший плащ и обернулась, чтобы выжать его за дверью.
На углу улицы горел один-единственный фонарь, почти не дававший света. В такой темный дождливый вечер, как этот, он не освещал, а скорее отбрасывал тени — длинные, мрачные, страшные тени.
Одна из теней вдруг зашевелилась, отделилась от покрытого мраком прохода между домами и двинулась в ее сторону. Сердце Джессики заколотилось. Мужчина. Она быстро отступила за порог и схватилась за дверную ручку.
— Джессика, — сказала тень.
Это был он. На нее разом обрушились все возможные эмоции — радость, страх, надежда, облегчение, тревога. Голос Марка, напротив, был ровным и бесстрастным.
Она сделала еще один шаг назад.
— Сэр Марк. Что вы здесь делаете?
Он подошел ближе. Теперь Джессика могла различить его лицо. Его сюртук был абсолютно мокрым; выбивавшиеся из-под шляпы пряди светлых волос прилипли ко лбу. Струйки воды стекали по его лицу и капали с подбородка. Ей показалось, что его глаза мечут молнии.
— Как вы считаете? Что я могу здесь делать?
Джессика съежилась.
— Должно быть, вы очень сердитесь.
— Я в ярости.
— Но в самом деле — что же вы делаете? В такой дождь, без плаща, без зонтика, без… без…
Он шагнул вперед. Теперь он стоял так близко, что мог бы до нее дотронуться. Джессика посмотрела ему в лицо, и все слова вылетели у нее из головы.
— Когда я выходил из дома, дождя не было, — просто ответил он и взялся за дверную ручку, как будто хотел пресечь любую ее попытку к бегству.
Ее сердце забилось быстрее.
— Дождь идет с трех часов.
— Я здесь с двенадцати, — заметил он. Он говорил тихо и спокойно, и это пугало Джессику больше, чем любой самый громкий крик. — Кроме того, так я могу быть уверен, что вы не выставите меня за порог. Великодушие за великодушие.
Она вспомнила тот день, когда точно так же стояла у дверей его дома, промокшая до костей. Тогда она пришла, чтобы его соблазнить. Она сказала ему, что ненавидит его. Джессика содрогнулась и снова накинула на плечи мокрый плащ.
— Я знаю, что вы расстроены из-за моего поступка, — сказала она. — И я знаю, что вы терпеть не можете внимание к своей персоне и вмешательство в вашу частную жизнь. Я понимала, что вы возненавидите меня за то, что я передала наши с вами беседы всему Лондону. Вы меня презираете. — Когда она говорила, с ее губ срывались облачка белого пара. — И мне нечего сказать в свое оправдание.
Он протянул руку и коснулся ее подбородка.
— В самом деле? Ни единого слова в свою защиту?
Джессика отодвинулась.
— Я сделала то, что и обычно. Попыталась выжить. И я не стану просить за это прощения. Но и от вас я прощения не жду.
Как только она делала шаг назад, он приближался. Сами того не заметив, они оказались внутри. Прихожая была крошечной и захламленной, и Джессика тут же оказалась прижата к стене. Он медленно поставил руки по обе стороны от ее головы. Она была в ловушке. Бежать было некуда.
— Марк, — взмолилась она. — Я понимаю, что вы чувствуете ко мне отвращение, но…
— Чувствую к вам отвращение? — повторил он. — Ради всего святого, с чего вы взяли, что я на вас сержусь?
Ее страх словно превратился в стекло. Джессика покачала головой, не зная, что ответить. И как реагировать на то, что он наклонился к ее лицу.
Он погладил ее по щеке. Его пальцы были холодными и мокрыми, но тем не менее настоящими. Он стоял здесь, рядом с ней, и это был не сон. Он снова погладил ее, осторожно, едва-едва, как будто боялся, что она исчезнет или сломается, если он нажмет слишком сильно.
— Когда вы сказали мне, что вас нанял Уэстон, я думал только о том, как вы смеялись за моей спиной все это время. Что вы постоянно притворялись. Что на самом деле я всегда был вам безразличен. Но… вы ведь не лгали, не так ли?
Джессика слышала, как бьется ее сердце. Он… не держит на нее зла? Но это невозможно. Не может быть, чтобы он простил ее.
— Я солгала вам, что была замужем.
— Но вам же было четырнадцать лет! — Он отер влагу с ее лба и нежно коснулся кончика носа. — Вам было четырнадцать, вас соблазнил мужчина и отец выгнал вас из дома.
Она не могла выговорить ни слова — в горле будто застрял комок. Это чувство было больше чем облегчение и сильнее, чем сама надежда.
— И с тех пор вы вынуждены были заботиться о себе сами.
Она кивнула. Он повернулся и закрыл дверь. Теперь их окружала полная темнота. Она стояла рядом с мужчиной, лица которого не могла видеть.
— То, что вы сказали мне тогда… ведь это было правдой. — Его голос доносился словно из ниоткуда. Он был близко и в то же время за сотни миль от нее. — Сначала вы меня ненавидели.
— Да. Но это длилось недолго. Это не могло длиться долго.
Марк вздохнул.
— На это я и надеялся. — Он немного помолчал и снова вздохнул. — Джессика. Я умоляю вас простить меня.
— Меня? Простить вас? — Джессика почувствовала, что сейчас задохнется.
— Я сказал вам, что хочу быть вашим защитником. Кажется, пока я не слишком в этом преуспел.
Было бы ужасно глупо расплакаться от этих слов. Но в темноте она могла притвориться, что ее щеки еще мокрые от дождя. Джессика нашарила его руку и сжала ее. Он крепко сжал ее пальцы в ответ.
— Вам незачем просить у меня прощения.
— Вы так считаете? Тогда скажите мне, почему у меня перед глазами до сих пор стоит та ужасная минута, когда я ушел от вас. Скажите, почему у меня болит вот здесь, — он положил ее руку к себе на грудь, — когда я вспоминаю, как бросил вас одну. Скажите, что я должен сделать, чтобы вы хотя бы снова мне поверили, если уж я не могу сразу заслужить ваше прощение.
— Могу только повторить — вам незачем просить у меня прощения. Вы были прощены за все вперед еще в тот день, когда отдали мне свой сюртук. Мне кажется, я уже тогда была наполовину в вас влюблена.
Рука Марка скользнула по ее спине, и он притянул ее к себе. Джессика замерла. Было так тихо, что биение ее собственного пульса казалось ей громким, как барабанная дробь. Это было словно вступление к симфонии, момент, когда остальные инструменты оркестра еще не присоединились, но уже наготове и ждут своей очереди. Она невольно стиснула мокрую ткань его сюртука и почувствовала, как его тело подалось ей навстречу.
А потом он поцеловал ее. Вкус его губ после столь долгого перерыва вызвал в ней такое острое удовольствие, что это было почти больно. Сначала они были холодными… потом потеплели. К привкусу дождя примешивался жар его рта. Этот поцелуй пробудил ее к жизни. Теперь она больше не могла скрывать свои желания и лгать самой себе, что самое главное — это выжить, и больше ей ничего не нужно.
