Катрин поспешно прочла несколько строк, написанных ее другом-врачом:
«Тот, кто спит глубоким сном, не знает мук, не слышит и не видит, что происходит вокруг. Розовое варенье, которое каждый вечер тебе будут подавать, принесет тебе несколько часов сна, такого тяжелого, что ничто и никто не сможет тебя разбудить…»
Сердце Катрин преисполнилось пылкой благодарности. Она поняла: каждый вечер, приходя за нею, Морайма будет находить ее в таком глубоком сне, что калиф останется ни с чем. И кто же сможет заподозрить, что в невинном варенье из роз прячется разгадка, ведь без него в Гранаде просто не бывает трапезы?
Быстро положив флакон обратно в тайник, Катрин уселась перед подносом. Нужно съесть и чего-то другого, чтобы не пробудить подозрений. Это было нелегко, есть совсем не хотелось, но она превозмогла себя и проглотила несколько кусочков, закусив все тремя ложками варенья, прилегла на кровать. Она доверяла Абу и беспрекословно подчинилась его приказам, уверенная в том, что забота врача будет простираться не только над ней. Если он так хорошо был осведомлен, то знает о трагическом положении Арно. Присутствие Готье среди садовников в Аль Хамре было тому доказательством. Мало-помалу Катрин успокоилась, и ею овладел сон.
У подножия Красной двойной башни собралась толпа. Дело шло к вечеру, дневная жара спала. Под крепостными стенами Аль Хамры соорудили деревянные помосты для публики и трибуны, затянутые пестрым шелком, для калифа и его сановников, но было столько народа, что большая часть публики осталась стоять.
Все предыдущие дни в городе объявляли, что властелин верующих объявляет большой праздник в день похорон своей возлюбленной сестры. В этот вечер неверный, который ее убил, будет предан смерти. Мужчины, женщины, дети, старики смешались в движущуюся пеструю массу, крикливую и оживленную.
Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь-то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, заклинатели змей, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами – все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из-под их ног.
Над воротами, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление может начаться.
В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она безропотно давала себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую.
У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей некий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые одевали Катрин. Наряд был роскошный: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи – коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты позвякивали на запястьях, обручи на щиколотках, ожерелья свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом. Наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр ювелирного искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами.
– Хозяин, послав тебе этот пояс, показывает свою волю сделать тебя своей супругой. Это украшение является жемчужиной его сокровищ, – объяснила Морайма. – Все султанши надевали его в день бракосочетания…
Морайма замолкла, да Катрин и не слушала ее. Вот уже неделю она жила как лунатик, словно в некотором кошмарном сне наяву, что наполнило Морайму, а потом и весь гарем суеверным страхом. Странный и глубокий сон, в который каждый вечер впадала Катрин, поначалу привел Мухаммада в ярость, а потом в боязливое удивление. Ничто не могло победить этот сон, который продолжался многие часы подряд. Это выглядело так, словно рука самого аллаха позаботилась о том, чтобы закрыть веки пленницы. Сначала, конечно, подумали о каком-то снадобье, но за Катрин велось пристальное наблюдение. Мухаммад уверился, что это знак неба. Он не должен трогать эту женщину, супругу убийцы, пока ее законный владелец еще жив, и после трех дней перестал требовать Катрин к себе. Но Морайма, суеверная до мозга костей и склонная, как настоящая дочь Иуды, ко всему тайному, скрытому, предназначенному только для посвященных, была недалека от того, чтобы считать новую фаворитку существом сверхъестественным. Ее молчание, долгие часы отрешенности казались ей знаками святого духа.
Действие снадобья Абу-аль-Хайра затуманивало сознание Катрин. Она жила, или, вернее сказать, ее тело присутствовало в комнате, ни мысли, ни воли – никаких чувств не выражали ее черты. Не будь она в таком состоянии, ей была бы невыносима мысль, что Арно истязали голодом, жаждой, не давали ему спать в мрачной башне Аль Хамры. Между тем, обеспокоенная тем, что ее чувства и рефлексы подавлены, в последние два вечера страшной недели Катрин не дотронулась до варенья из роз и притворялась, что спит. Она дожна иметь ясную голову и верную руку в день казни.
Последний мазок карандаша для бровей, и Морайма завернула Катрин в покрывало, вытканное золотом, которое окончательно сделало из нее странного и варварского идола.
– Теперь время пришло… – прошептала она, предложив Катрин руку, чтобы помочь ей переступить порог.
Но Катрин отказалась от протянутой руки. Она была убеждена, что путь, по которому она теперь шла, был ее смертным путем, что ей осталось совсем немного времени и что сказочный наряд, в который ее одели, скоро станет погребальным саваном. Скоро она заколет кинжалом Арно, чтобы избавить его от еще больших и ужасных пыток, а потом – себя, и все будет кончено. Ее душа, соединившись с душой ее супруга, полетит по голубому и горячему воздуху в лучах солнца, и они навсегда соединятся, избавятся от боли, сомнений, ревности, оставив только неподвижные тела в руках палачей. Если подумать хорошо, этот день был прекрасен.
Когда будущая султанша в сопровождении женщин и охранников появилась на трибуне, калиф вместе со свитой уже заняли места. Ее появление вызвало в публике сильное оживление. Среди нежных покрывал женщин – голубых, розовых, шафранных или миндальной зелени – Катрин сияла. Молча она заняла свое место на трибуне, убранное голубыми шелками. Несколько ступенек соединяли ее с песком импровизированной арены.
