Она развернулась к нему, гнев маской застыл на лице. Он взял ее щеки в ладони и почувствовал слезы.
— Маргрет, ты старалась. Я знаю, как ты старалась…
— Какая разница? — По узкой улочке просвистел свирепый ветер, швыряя волосы ей в лицо, унося это отчаянное восклицание вдаль. — Выходит, плохо старалась, раз она умерла. — Плечи ее задрожали, и она, не в состоянии больше сдерживаться, зарыдала.
Он обнял ее и привлек к себе, слушая приглушенные всхлипывания у плеча. Нет, она отказывалась прощать вовсе не своего кузена, не Скоби и даже не самого Александра.
Она отказывалась прощать себя.
— Ты сделала все, что могла, — сказал он. — Ты подарила ей год покоя.
— Покоя? Когда ее преследовали демоны?
— Не всегда. Бывали дни, когда она вновь становилась ребенком и забывала о прошлом.
На ее лице проступили воспоминания.
— Знаешь, в самом конце я пыталась разбудить ее память. Захотела, чтобы она обо всем вспомнила, чтобы разозлилась так же сильно, как я, и стала донимать ее вопросами. «Неужели ты не помнишь, что сделал Джон Дан? Неужели не помнишь, каким жестоким был Джеймс Скоби?»
— Она не вспомнила? — Да разве могла она вспомнить? Женщина, которая едва понимала, где она и кто она.
— Нет, — ответила она с легким удивлением в голосе. — Я задавала вопрос за вопросом, а она все качала головой и говорила, что ничего не помнит. — Маргрет вытерла щеки рукавом. — А потом вдруг дотронулась до моего лица и спросила, нет ли чего-то такого, что ей хотелось бы вспомнить. И я стала думать о счастливых моментах и напомнила ей о цветах, о том, как мы вместе пекли хлеб, как пели и читали Двадцать третий псалом. И знаешь, что?
Он покачал головой, радуясь, что ее лицо, пока она говорила, просветлело.
— Что?
— Все это она помнила. — Она улыбнулась. — По крайней мере, сказала, что помнит.
Он пригладил ее волосы.
— Она точно помнила Двадцать третий псалом.
— Откуда ты знаешь? — Шмыгнув носом, она взяла у него платок.
— Она процитировала его при мне без единой запинки.
Ничего больше об этом последнем, самом страшном допросе он не расскажет. Не нужно ей знать, что ее мать не понимала разницы между псалмом и молитвой. Печальная память об этом дне будет частью его наказания.
— Ты помнишь ночь, когда ты нашла мое щекотное место? — заговорил он.
Не успев остановить себя, она улыбнулась.
— Да. Помню.
— Помнишь, я обещал, что однажды мы будем счастливы?
Она кивнула было, но потом ее лицо снова исказилось гневом. Она цеплялась за этот гнев, как за доску, чтобы не утонуть в бурном течении.
— Хватит пытаться сбить меня на мысли о счастье. Я не сумасшедшая и все прекрасно помню. Но об остальном забыть не могу.
— Но почему? Болезненными воспоминаниями и ненавистью ее не вернешь. Перестань бичевать себя. — Здесь, на холодной, продуваемой ветром улице на него внезапно снизошло понимание того, что нужно делать дальше. — Лучше помоги отомстить за нее.
Она склонила голову набок и промокнула последние слезы.
— Каким образом?
Зациклившись на своей цели, до сего момента он не думал ни о чем ином, кроме ее спасения. Но теперь понял: он будет продолжать бороться со злом, хоть и не будет больше выслеживать ведьм.
— Мы спасем тех, над кем еще висит обвинение. Твою мать мы спасти не успели, но на ведьм охотятся по всей стране. Вчера было созвано четырнадцать Комиссий. Они будут выносить приговоры от Файфа до Аймута, но этих мужчин и женщин еще не поздно спасти. Если мы встанем на их защиту. Если поедем туда и обо всем расскажем.
Впервые за все время он увидел в ее глазах проблеск надежды.
— Ты правда собираешься этим заняться?
— Я просто обязан. Я думал, мои враги — это Дьявол и его ведьмы. А оказалось наоборот — охотники на ведьм. — Появятся новые Бесси, новые Элен и новые Маргрет, которых некому будет защитить. Кроме него. — Ты согласна помочь мне?
Ее глаза вновь подернулись печалью. Он знал, пусть глубоко, но эта печаль останется с ней навсегда.
— Это не вернет ее, — повторила она.
— Но мы сможем спасти чужих матерей.
Он видел, она колебалась, все еще путаясь в своих чувствах.
— Что ж, ладно. — Маргрет пожала плечами. — Чем еще мне заняться, кроме как жить в одиночестве в пустом доме с клеймом ведьминого отродья.
Он услышал в ее вопросе надежду, которую она не смела произнести вслух.
— Ты помнишь, — молвил он, когда молчание затянулось, — как я сказал, что люблю тебя?
И задержал дыхание в ожидании ее ответа. Вокруг, как ни в чем не бывало, толкались и спешили по своим делам люди.
— Да, — проговорила она наконец. — Помню. И еще я помню то, что должна была сказать в ответ. — Она привстала и нетерпеливыми пальцами коснулась его лица. — То, что скажу сейчас. Я люблю тебя.
Он закружил ее в объятьях и поцеловал, и обоим было все равно, кто на них смотрит.
Глава 28.
Весна 1662 года .
Он летел домой как на крыльях, торопясь скорее сообщить ей новости. Сама природа, казалось, праздновала вместе с ним. Синело весеннее небо. Светило яркое солнце. У крыльца зацвели колокольчики.
Знай он, что все закончится сегодня, то взял бы ее с собой.
Взбежав вверх по лестнице дома, который теперь был их общим, он ворвался на кухню и вдохнул аромат свежеиспеченного хлеба. Маргрет оторвалась от теста, и он встретился взглядом с безмятежными глазами женщины, которая носила его ребенка. Вот еще одна причина, по которой он не повел ее в зал суда.
— Все. — Он не мог сдержать улыбку. Да и не хотел. — Скоби вынесли приговор.
Она молча кивнула.
— И какова его участь? Такая же, как у его жертв?
Он покачал головой и заключил ее в утешающие объятья, ведь они оба с самого начала знали, каким будет итог.
— Есть новости еще лучше. — Свершилось то, чего они вместе с Форбсом добивались всю долгую зиму. — Тайный совет запретил пытки без своего особого дозволения. Признания должны быть сделаны добровольно. И отныне в состав Комиссий начнут включать опытных судей. Таких, как Форбс.
Охотники на ведьм, местные лэрды и священники больше не будут жестоко измываться над обвиненными. Разве что предоставят совету убедительную причину.
Они обменялись облегченными, довольными улыбками.
— Надо обязательно написать преподобному Диксону, — сказала она.
