Эльмгорст стоял перед своим противником бледный, как смерть, но непреклонный; в нем было что-то импонирующее даже теперь, когда ему выражали вполне заслуженное презрение. С этой стороны он был недоступен, Эрнст с досадой чувствовал это.
— Вы говорите довольно гордым тоном! — сказал он с грубой насмешкой. — Жаль, что ваша невеста не слышит нашего разговора: может быть, в присутствии вы не держали бы себя с таким сознанием собственного достоинства.
— У меня нет больше невесты! — холодно объявил Вольфганг.
— Как?.. Что вы хотите сказать?
— Ничего. Я сообщаю только факт, чтобы показать, что ваше предположение, на основании которого вы меня оскорбляете, неверно, потому что я сам отказался от невесты.
— Но когда? Почему?
— В этом я не обязан давать вам отчет.
— А может быть, и обязаны, потому что, мне кажется, вы рассчитываете на мое великодушие. Но вы ошибаетесь! Я никогда не верну Эрне свободу, да и она сама, я знаю, никогда не станет просить меня об этом; она не такова, чтобы сегодня дать слово, а завтра взять его назад, и слишком горда для того, чтобы броситься на шею человеку, который предпочел деньги ее любви.
— Бросьте же, наконец, оружие, которое уже давно иступилось, — мрачно сказал Вольфганг. — Что можете знать вы, выросший среди богатства, никогда не терпевший нужды и не знавший искушений, что можете вы знать о борьбе и стремлениях человека, который во что бы то ни стало, хочет пробиться вперед, и о пылком честолюбии, стремящемся к великой цели! Я поддался искушению, да, но теперь опять свободен и смело могу смотреть в глаза вам с вашей кичливой добродетелью. Вы тоже не устояли бы, если бы жизнь отказала вам в счастье и наслаждении, вы — первый! Но еще вопрос, удалось ли бы вам, как мне, вернуться на правый путь, потому что, видит Бог, это нелегко.
В словах Эльмгорста чувствовалась такая подавляющая правда, что Эрнст промолчал. Но, вынужденный признать его правоту, он еще сильнее возненавидел человека, вышедшего победителем из самой трудной борьбы — борьбы с самим собой.
— А теперь идите и покрепче держите свою невесту на том основании, что она дала вам слово, — с горечью продолжал Вольфганг. — Она не нарушит его и не простит мне того, что было, — в этом вы правы: я поплатился счастьем за свою вину. Вы получите силой руку Эрны, но любви ее вы не добьетесь, потому что она принадлежит мне, мне одному!
— Как вы смеете!.. — в бешенстве крикнул Эрнст, но Вольфганг смело и с гордым торжеством встретил его зловеще горящий взгляд.
— Иначе из-за чего вы стали бы сводить со мной счеты? Что я люблю вашу невесту, это еще не оскорбление для вас, но вы не можете мне простить, что она любит меня. Впрочем, я и сам узнал об этом только сегодня.
Вальтенберг имел такой вид, точно собирался броситься на противника, чтобы отомстить ему за слова, которые не мог назвать ложью, и в ярости воскликнул:
— В таком случае вы поймете, что я не могу делить любовь своей невесты ни с кем, по крайней мере, ни с кем из живых людей.
Эльмгорст пожал плечами в ответ на угрозу.
— Прикажете считать это вызовом?
— Да, и я желал бы покончить поскорее. Завтра я пришлю к вам Гронау, чтобы условиться относительно необходимого, и, надеюсь, вы согласитесь в тот же день…
— Нет, я не согласен, — перебил его Вольфганг. — Ни завтра, ни послезавтра у меня не будет времени.
— Не будет времени для дела чести? — вспыхнул Эрнст.
— Нет! Вообще я не питаю особенного почтения к этому «делу чести», заключающемуся в том, чтобы поскорее отправить на тот свет человека, которого ненавидишь. Но бывают случаи, когда приходится действовать против собственного убеждения, чтобы не навлечь на себя подозрения в трусости. Поэтому я готов. Но у нас, людей труда, есть еще другая честь, кроме рыцарской, и моя честь требует, чтобы я не подвергал себя опасности быть убитым, пока не исполню взятой на себя задачи. Через неделю или дней через десять Волькенштейнский мост будет готов, я хочу сам положить последний камень, хочу видеть свое произведение законченным. Тогда я к вашим услугам, но ни часом раньше, и вам придется волей-неволей согласиться на эту отсрочку.
— А если я не приму вашего условия? — резко спросил Вальтенберг.
— Тогда я не приму вашего вызова — выбирайте!
Эрнст гневно сжал кулаки, но понял, что надо покориться: если противник принимает вызов, то имеет право требовать отсрочки.
— Хорошо, — сказал он, с усилием овладевая собой, — пусть будет через неделю или через десять дней. Я полагаюсь на ваше слово.
— Надеюсь. Я буду готов.
Последовал немой, враждебный поклон с обеих сторон, и они расстались. Эрнст вышел из комнаты, Вольфганг медленно подошел к окну.
Луна, время от времени выплывавшая из-за быстро бегущих облаков, освещала окрестности неверным светом. Вынырнув в эту минуту, она озарила мост, грандиозное сооружение, сулившее своему творцу славную будущность. В этом же свете виднелась фигура уходящего человека, который поклялся убить его и рука которого не дрогнет, поражая смертельного врага. Вольфганг не обманывал себя относительно этого: он покончил и с мечтами о будущем, как уже покончил со счастьем.
Доктор Рейнсфельд сидел в своей комнате и усердно писал. Перед отъездом многое надо было привести в порядок и записать для преемника, который прибудет на следующей неделе и займет квартиру Бенно вместе со всей ее неприхотливой обстановкой. Невелико было имущество молодого врача, а все-таки он то и дело окидывал тоскливым взглядом простое, почти убогое убранство комнаты, он был здесь так счастлив… и так несчастен.
По улице проехал экипаж и остановился у дома. Бенно перестал писать, чтобы взглянуть в окно, и с удивлением вскочил при виде фигурки Валли Герсдорф, перегнувшейся через дверцу кареты. Знатная родственница, знакомства с которой Рейнсфельд когда-то так боялся, была для него в последнее время удивительно верным другом и принимала самое горячее участие в его любви. Правда, он должен был отказаться от ее помощи, но был от души благодарен за нее.
С радостным приветствием на устах он подошел к экипажу, но вдруг испуганно остановился: подле Валли он увидел Алису Нордгейм, бледную и пугливо забившуюся в угол.
— Да, я не одна, — сказала Валли, чрезвычайно довольная эффектом, который произвел ее сюрприз. — Мы катались и так как ехали через Оберштейн, то нам не хотелось проезжать мимо вас, не остановившись… Ну, Бенно, неужели вы не рады нашему визиту?
Рейнсфельд, растерянный, все еще стоял перед экипажем. Кататься в такую холодную, дождливую погоду! И зачем с Валли приехала Алиса? Почему она так дрожала, когда он высаживал ее из кареты, и избегала смотреть на него? Бенно не говорил ни слова; впрочем, в этом не было и нужды, потому что Валли говорила без умолку все время, пока они не пришли в комнату. Тут она приступила собственно к делу.
