Генри открыл коробочку, и Диана увидела выбранное им кольцо. Оно не походило на то, что он вручил её сестре, равно как и на то, что носила Пенелопа в жалкой попытке изобразить романтическую помолвку. Кольцо Дианы было в форме цветка с крупным сапфиром в центре на украшенном бриллиантами изящном золотом ободке. Очень женственное, но одновременно смелое и дерзкое, совсем как сама Диана. Она знала, что Генри все время думал о ней, выбирая кольцо, и от этого её напряженные плечи немного расслабились. Она вдохнула полные легкие морского воздуха. Но в следующую секунду представила себе замечания, которые скоро начнут отпускать дамы, называющие себя подругами её матери, или сторонники Пенелопы, или другие люди с большим количеством свободного времени. «Что она о себе думает, с таким-то кольцом?» — будут возмущаться они все то время, что она станет носить подарок Генри, что значит вечность, если она примет предложение.
«Вечность», — подумала Диана, словно впервые попробовав на вкус это слово. Не дожидаясь ответа, Генри снял с неё перчатку, сунул её в карман, где уже лежал билет, и надел кольцо на палец мисс Холланд. Он встал и обнял девушку за шею, запутавшись пальцами в кудрях. Диана закрыла глаза и почувствовала головокружение от того, что Генри пришел вот так уговаривать её отдаться ему. Через несколько секунд их губы встретились, между влюбленными вспыхнул прежний магнетизм, и Диана поняла, что начинает сдаваться.
Они так бы и продолжали целоваться на пирсе, несмотря на палящее солнце и снующих вокруг людей, если бы не поднялся ветер. Сильный порыв сбил с головы Дианы шляпу, взлохматив темно-каштановые волосы девушки и отправив головной убор в воду. Диана несчастно ахнула. Это была шляпа Генри, та, которую он подарил ей в самом начале их флирта, когда они ещё не полюбили друг друга по-настоящему. Потеря этого талисмана на мгновение показалась мучительной.
— Моя шляпа! — воскликнула Диана, разочарованно хмуря брови.
— Не волнуйся, я её достану.
Диана изучала профиль Генри, его четко очерченный подбородок и выступающие скулы, пока он пристально оглядывал толпу и доки, пытаясь определить, где находится потерявшийся головной убор. От созерцания его позы и внешности завидного и желанного для всего Нью-Йорка мужчины сердечко Дианы забилось быстрее. Тревога за потерянную шляпу утихла, и Диана была потрясена тем, как быстро успокоилась. Её карие глаза заблестели, будто в преддверии слез, но расплакаться Диане вряд ли грозило.
— Нет, — сказала она, хватая Генри за руки и не отпуская их.
Генри опустил глаза на неё, и его губы наконец начали расплываться в улыбке, словно Диана только что сказала ему какой-то шаловливый секрет.
— Значит, пусть плывет? — спросил он.
— Да. — Диана улыбнулась ему в ответ, потеплев от этих минут наедине. — Да, пусть плывет. Но нет — нет, я не могу выйти за тебя замуж. Не здесь, не в Нью-Йорке, не так.
— Что? — Счастливое выражение сразу исчезло с лица Генри.
— О Генри. — На губах Дианы ещё сохранился отблеск улыбки, но она больше не могла смотреть возлюбленному в глаза. Уверенность в том, что она должна сделать, пришла быстро, ещё до того, как Диана подобрала подходящие слова. — Я угрожала отъездом не потому, что ты не сделал мне романтичного предложения. Чей ещё период ухаживаний романтичнее нашего? Но дело в том, что если я выйду за тебя, то навсегда останусь скомпрометированной второй женой, и леди будут предостерегать дочерей от повторения моей судьбы.
— Да какая разница? — быстро произнес Генри. — Какое вообще значение имеют их мысли, когда я так люблю тебя и хочу, чтобы ты была рядом? Сейчас моя жизнь изменилась, у меня есть обязательства, которые необходимо выполнять, но я не знаю, как буду этим заниматься, если рядом не будет тебя, моей жены. Мне нет дела до слов и поступков этих людей.
Диана кивнула и притворилась, что размышляет. Если на них кто-то и смотрел, им с Генри это было неизвестно.
— Не то чтобы меня волнует, что они скажут, и я знаю, что и тебе все равно. Но я не хочу жить в городе, где слышу только перешептывания о том, какая я маленькая распутница. Сами люди не имеют для меня значения, но они олицетворяют собой Нью-Йорк. С ними нам предстоит обедать день за днем, а их мышление настолько узколобо, что само пребывание в их обществе наводит на меня тоску. Я хочу слышать другие звуки, другие голоса, хочу, чтобы из окна открывался вид на… — Она замолчала, задумавшись об извилистых улочках древних городов и зная, что стоящий перед ней мужчина не видит их очарования. Прикусила нижнюю губу, похлопала ресницами и посмотрела в глаза Генри. — Я хочу уехать в Париж.
— Тогда я поеду с тобой, — ответил он, но Диана поняла, что слова были сказаны лишь из чувства долга.
— Нет, Генри. Твое место здесь. — Она сняла с пальца кольцо и положила ему на ладонь. Затем вытащила из его кармана билет и перчатку. Всегда окружавший Генри золотой флер беспутности и удачи, сейчас покинул его, и Диана видела, что молодой Шунмейкер потерял дар речи. И хорошо, потому что она не желала выслушивать его уговоры. Впереди её ждал только долгий путь по доскам в одиночестве, а затем ощущение движущегося здания под ногами.
— Не волнуйся, — продолжила Диана и издала хриплый смешок, одновременно печальный и мудрый. — Ты влюбишься снова. Только знай, что куда бы ни занесла меня судьба, частичка тебя всегда сохранится со мной. Ты был моей первой любовью.
— Но…
Диана обхватила Генри за шею, заставляя замолчать, и принялась жадно его целовать. Поцелуи были нежными, влажными и ненасытными, словно оба пытались испить чего-то в последний раз, и могли бы продолжаться бесконечно, если бы команда не начала звать опаздывающих пассажиров на борт. Затем толпа вокруг Генри и Дианы взорвалась прощальными криками находящимся высоко на палубе мужьям, детям и друзьям, и влюбленных поглотили неразбериха и суматоха.
Сказать больше было нечего, поэтому Диана сжала руку Генри и прошептала:
— Прощай.
Затем она подхватила саквояж и побежала по настилу из досок, прежде чем его подняли на борт.
Я часто это видела: для многих пар весь золотой блеск брака начинается после потери любви.
Мейв де Жун «Любовь и другие безумства великих семей старого Нью-Йорка»К своему ужасу, Пенелопа очнулась в собственной бело-золотой спальне, дома — или чем там теперь являлся для неё особняк Шунмейкеров. Она не помнила, как очутилась здесь, а возвращаться к произошедшему накануне было немного боязно. Ощупав себя, Пенелопа поняла, что кто-то распустил ей волосы и снял корсет. На виске под шелковистыми темными локонами выросла овальная шишка размером с яйцо, а перекатившись на бок ради лучшего угла обзора, Пенелопа заметила висящую на стуле юбку цвета слоновой кости, в которой была днем. Именно эту юбку она выбрала для встречи с принцем Баварии, когда ещё верила, что он сделает её принцессой. «О Боже, — подумала Пенелопа, — принц Баварии». На неё внезапно нахлынула волна отвращения при воспоминании о том, какой жалкой она показала себя на публике. Рядом с кроватью тяжело дышал её бостонский терьер Разбойник, осуждающе глядя на хозяйку черными глазами-бусинками.
