— Здесь глубоко и течение быстрое, коням вплавь опасно. Да и зачем мы им, — успокаивал Миронег жену, чувствуя ее почти животный страх.
Лодка поравнялась со станом, в свете костров хорошо были видны снующие у котлов фигуры и столбики дозорных по краю.
— Поганые, — разглядел Миронег.
Муж с женой замолчали. Миронег перестал грести, чтобы не создавать лишний шум, хотя, наверное, это было лишней предосторожностью, слишком большое расстояние, да и в стане, не таясь, вели беседы, не прислушиваясь.
И вот что чудно: только что казалось — Дон, стремительный в своем беге, всей мощью воды толкал дощаник к югу, а теперь он словно решил отдохнуть, ослаб и разленился, а ведь так нужно проскочить как можно быстрей.
«Знать бы, куда они идут? Ежели тоже к полудню?» — размышлял Миронег.
— Глеб! — вскрикнула Марфа, подпрыгивая на лавке.
Ее голос эхом разорвал тишину. Миронег видел, что дозорные поворотили головы, прислушиваясь. «Здесь глубоко, им не достать, — как заклинание твердил он, и все ж добавлял: — Господи, пронеси».
— Там Глеб, — схватила Марфа Миронега за плечо, ее бил озноб, она вздрагивала всем телом.
— Темно, почудилось, — шепнул Миронег, успокаивая жену.
— То он. Он за мной явился. Никак не отстанет. Он нас видит!
Миронег еще раз внимательно посмотрел наверх. Чуть в стороне от остальных на меловом откосе стояла одинокая фигура. Мужчина, не богатырского роста и стати, обыкновенный, каких много. Черная тень, чего там можно разглядеть?
— Показалось тебе.
— Он, — уверенно кивнула Марфа.
Миронег не стал спорить. А почему бы и не Глеб, в самом деле, весь год бывшего князя ждали под Рязанью, а он так и не пришел. Изматывал ложными слухами, а когда уж все успокоились, дождался, когда половецкие кони окрепнут на сочной майской травке, и двинул, снова отбирать заветный стол.
— К стольной подались, — шепнул Миронег.
— Они Онузу разграбят, — с ужасом проговорила Марфа.
— Не до Онузы им сейчас, силы тратить не станут, сразу к Рязани пойдут. Вынырнут, откуда и не ждут. Хитро придумано.
— Ингварь выстоит?
— Да, — с твердой уверенностью произнес Миронег, — селенья окрестные жаль, а Рязань отобьется.
— Зачем же тогда? Зачем?! — с отчаяньем выдохнула Марфа.
— Упрямый волк, пока есть зубы, кусать станет.
Дощаник проскочил мимо лагеря, костры остались за спиной, а Марфа все оглядывалась и оглядывалась. Мрачная фигура на холме не давала ей покоя.
Миронег постоял на могилке Лещихи. Зима была долгой, суровой, старуха расхворалась, но крепилась, не жаловалась. Весну дождалась, встретила, на солнышке обогрелась, думали — полегчает, но стало лишь хуже, пролежала седмицу и преставилась.
— Уж такая была чуткая, — вздохнула Купава, встав у плеча Миронега. — И тут, вишь, терпела, чтоб Третьяку в мерзлой земле не долбиться, дождалась как оттает, сердешная. Тебя поминала перед смертью, тревожилась. Хоть бы весточку прислал, — с упреком покачала тетка головой, — чай, не чужие.
— Закрутился, уж не гневайтесь, — повинился Миронег.
— Жену и детей у нас оставь, пока не обустроишься, — предложила названная тетка, — там все пусто, больно некоторые до чужого добра охочие. Куда ж в лес с малой, пусть тут, под крышей побудут.
— Я бы рад, да Марфа не захочет, домой рвется, — улыбнулся Миронег.
— Ты муж али кто, брови в кучу собрал да приказал, — усмехнулась тетка, хитро прищуривая очи.
— Ежели чего, и у Радяты на дворе перетерпим. Там, не слыхала, все ли ладно?
— А кто ж их знает, — отвела Купава взгляд, — они к нам редко нос кажут. Ну, пойдем. Пирогов напекла, побалую вас, отощали с дороги.
Они зашагали по узкой тропе от погоста к частоколу верви.
— Говори уж, чего знаешь, чего ж темнить. Все равно прознаю, — решил Миронег сразу развеять туман недомолвок.
— Дурно они с тобой поступили, зла я на них, виданное ли дело от чужой беды наживаться.
— Усадьбу растащили? — снисходительно ухмыльнулся Миронег. — Так чего ж добру пропадать, я ж мог и не вернуться.
— Вот как не вернулся бы, так и тащили бы. А тут и след ваш не простыл, послала Третьяка коз перегнать, да что поценнее припрятать, а там уж и брать нечего. Все вынесли, и борти, аспиды, прихватили, и из избы все выгребли. Разве то хорошо, чай, ты за столько лет не чужой им был?
— Так, может, то не наши были, — пожал плечами Миронег.
— Да как же, не наши, коли у них все добро. И Радята твой брал, и прочие. Так-то за добро отплатили.
— Пустое все, — многое пережив, равнодушно отозвался Миронег, — увидят, что возвернулся, так, может, что и назад вернут.
— Вернут они, как же, — фыркнула Купава. — Оставайтесь тут, у нас. Чего тебе туда возвращаться, в пустые стены.
— Изба-то цела? — всколыхнулась надежда.
— Была цела, но уж давненько туда не хаживали. Сплавай, погляди и возвращайся, Мироша. Места у меня много, всем хватит. А в верви Малой разлад идет, так давеча на торгу сказывали. Борята старый помер, а на его двор Кряжко с семейством въехал и вдову его себе взял. И серебро у того Кряжко невесть откуда взялось, теперь кичится, на Радяту прет, в старейшины метит. Вервь бушует. Хорошего не жди. Попомни мои слова, добром то не кончится.
— Серебро-то откуда, как раз мне ведомо, — задумчиво произнес Миронег.
— Твое нашел? — по-своему поняла тетка. — Вот уж руки загребущие.
«Выходит, или Борята с Нежкой или Кряж меня выдали. От того и на след наш Глебовы псы вышли бойко, да подобраться при дружине вороножской не сумели».
— Поглядим что да как, — вслух произнес Миронег. — Зимовать, коли чего, примешь?
— Чего спрашивать, зову же.
Лодка приближалась к ставшим родными местам. Сердце невольно замирало, а потом кидалось отсчитывать бодрые удары. Солнце высоко стояло над головой, но не жарило, скорее ласкало, гладило по уставшим головушкам.
— Зря у тетки Купавы не остались, — окинул свое притихшее семейство Миронег. —
