Опасное плавание
Сквозь окно в потолке на Радмилу упал солнечный луч и заставил ее зажмуриться. Она открыла глаза и не сразу смогла понять, где она находится. Потолок и пол были сделаны из широких деревянных плах, стена напротив постели, где лежала еще совсем сонная Радмила, была сделана под большим уклоном. В окне необычной формы, располагающемся на потолке, виднелись голубое небо и яркое солнце на нем. Вся комната со скрипом плавно наклонялась и, застыв на время, как бы нехотя возвращалась в исходное состояние. Откуда-то доносился какой-то странный непрерывный шелест.
— Парусник! — вспомнила Радмила.
И вспомнила ночное путешествие по Нарве, как они долго стояли под моросящим холодным дождем у борта деревянной громадины, трущейся о причал боком, скрипя и жалуясь, как огромное несчастное животное. Ульрих о чем-то долго договаривался со шкипером на лающем немецком языке. И в результате этих переговоров матросы взяли их вещи и куда-то понесли. Оруженосцы отвели лошадей на парусник. Голуба, как никогда скромная и присмиревшая, покорно шла за Лотарем, который уже имел опыт морских путешествий. Ульрих подхватил молодую жену на руки и, неуверенно шагая по скользким ступеням качающегося в такт волнам деревянного трапа, принес ее в небольшую уютную каюту с зажженным слюдяным фонарем на столе. Георг, Бруно и оруженосцы рыцарей устроились в соседней каюте.
Осторожными шажками Радмила поднялась на палубу и застыла в изумлении. Всюду вокруг, вплоть до горизонта, была сплошная голубая вода. Море было покрыто буграми волн, рядами убегающими к горизонту. Жесткий ветер срывал белоснежные барашки с этих водяных гор. Громада парусника, наклонившись сильно вправо под напором стихии, летела, пытаясь догнать убегающие волны. Паруса стонали от напора ветра, мачты и многочисленные веревки натужно скрипели, а на палубе можно было стоять с зажженной свечой! Тишь! Корабль несся вместе с ветром! И над всем этим великолепием простиралось иссиня-голубое небо с ясным веселым солнцем.
Взглянув на один из бортов, Радмила ужаснулась. Кажется, он сейчас уйдет под воду! Или зачерпнет воды! Судно так наклонилось — как оно не перевернется! Она взглянула на убегающую из-под борта воду — в животе стало плохо, и голова закружилась. Страшно представить, какая бездна под днищем корабля. Он — жалкая песчинка в этом бушующем хаосе.
С мостика раздалась резкая гортанная команда на непонятном языке, и человек десять-пятнадцать неизвестно откуда вынырнувших моряков стало карабкаться по вантам, перебираться по реям и выполнять какие-то непонятные молодой женщине действия. Она любовалась, как смело они передвигаются на огромной высоте, не обращая внимания на сильные порывы ветра, как ловко тянут крепкими руками мокрые канаты и тяжелые паруса. Радмила вздрогнула, когда кто-то обхватил ее сзади и оглянулась — это был Ульрих. Его прикосновение отдалось теплой волной по всему телу. Он бережно накинул на ее плечи свой плащ и тихо сказал:
— Холодно! Нортен море!
Благодаря высокому рангу рыцарей им с Радмилой было предоставлено право обедать с офицерами корабля. Расторопный и услужливый матрос ловко менял блюда на мокрой скатерти (чтобы тарелки не сползали при качке). Каждому здесь было определено свое место. Во главе стола сидел важный капитан. Никто не начинал трапезу, пока он не сядет за стол и не возьмет свою ложку. Справа от него — угрюмый шкипер с кирпично-красным от морских ветров лицом и всклокоченной бородой. Он быстро, в отличие от капитана, работал ложкой и не обращал никакого внимания на разговоры за столом. Лишь реплики капитана возвращали его в общество, которые он обычно подтверждал одобрительным покачиванием головы. Веселые молодые штурмана — помощники капитана ― сидели в ряд слева от него. Эти не упускали случая отпустить шутку, когда капитан отсутствовал или был чем-нибудь отвлечен. В остальное время им приходилось соблюдать строгие морские правила и иерархию. Остальные командиры и почетные гости судна сидели тоже на отведенных им шкипером местах. Еда на судне была вкусной. И как кок умудряется готовить при такой качке?
Матросы с интересом смотрели на красивую женщину и всегда с какой-то особой галантностью готовы были помочь ей, — или спуститься по трапу, или переставить вещи в каюте. Что, впрочем, вызывало сильное недовольство Ульриха.
— Эти итальянцы не могут жить, когда рядом нет женщины, — ворчал он.
А ее это забавляло, пусть поревнует! Настроение у нее улучшилось. Главное ― перестала беспокоить морская болезнь. Боцман объяснил и показал: если тошнит — беги и тошни за борт, это не стыдно. Но потом лежать нельзя, показывал он, «плокко! идти работайт». И действительно, она превозмогла себя, не легла, когда было сильно плохо от качки. И со временем все прошло.
Прелестная молодая жена Ульриха стала любимицей всего экипажа. Все старались сделать что-нибудь приятное для нее. Несмотря на ее сопротивление, мальчишка юнга каждое утро убирал ее каюту и поливал единственный цветочек на корабле, неизвестно как попавший сюда. Ей позволили не приходить на завтрак на утренней заре, как всему экипажу, а спать сколько угодно. При этом каким-то невероятным образом при ее пробуждении на столе уже ее ожидала чашка крепкого чая, ароматного и горячего.
Судовой плотник принес деревянные игрушки, которые, как видно, сделал сам. Радмила не поняла, зачем они ей, он показывал на пальцах, ткнул пальцем ей в живот, потом жестами пояснил — у нее будут дети. Радмила зарделась, да так и осталась стоять с деревянным мечом и люлькой в руках, не зная как выразить свою благодарность.
Прошло несколько дней плавания; она проснулась рано утром от какого-то гнетущего чувства тревоги. Было непривычно тихо. Только одинокий звон колокола где-то впереди разрывал тишину время от времени. Радмила накинула плащ и вышла на палубу. Густой туман скрывал очертания судна и убегающих вверх мачт. Не было видно даже носа корабля. Казалось, все застыло в мире. Ни ветерка! Только промозглая морось мелкого дождя и шелест ленивых волн за бортом.
— Где мы, Ульрих?
— Балтийские проливы, Скагеррак!
Ульрих тоже тревожно вглядывался вперед. Где-то там впереди судна матрос пытался высмотреть всю обстановку впереди парусника, чтобы не наскочить на камни; он беспрерывно бросал веревку с грузом перед носом судна, чтобы проверить глубину. К обеду стало пасмурно. На палубе никого не было. Матросы где-то внизу играли в свою, только им известную игру, сопровождая ее выкриками с различными оттенками чувств. Каждые два часа менялся вахтенный. Да на мостике лениво скрипел штурвал. Но Радмила не могла уйти с палубы. Какое-то-то дурное предчувствие не покидало ее. Казалось, уйди она — и произойдет что-то непоправимое. Но напрасно вглядывалась она в молоко тумана и вслушивалась в шелест волн. Все было тихо.
