И Луиза предалась бешеной скачке, потому что это была единственная доступная ей радость. А когда ее настиг еще один восхитительный оргазм, она откинула голову и выкрикнула имя Сомертона, повествуя всему свету о своей любви. Она услышала его крик и сильно прижалась к мужу, уткнувшись лицом ему в шею. Некоторое время оба молчали. И это было их общее молчание, не тяготившее ни его, ни ее.
Ей не хотелось двигаться, хотя солнце стало обжигающим, а тело мужа казалось даже более горячим. Воздух был густым и тягучим и окутывал их, словно плащом. Вероятно, им следует вместе пойти к озеру и искупаться.
– Сомертон.
– Да, Маркем?
Луиза улыбнулась. Он все еще иногда называл ее Маркемом, когда его неизменный самоконтроль ослабевал и он находился так близко к счастью, как позволял себе. Это было его самое нежное слово.
– Я еще хотела сказать… про задержку. – Слова, которые не выходили у нее из головы уже три или четыре дня, оказалось легче произнести, чем она считала.
– Что у нас задерживается? – лениво спросил Сомертон. Его голос звучал расслабленно и сонно. – Обед?
– У меня задержка. Думаю, у нас будет ребенок. – Охватившее ее чувство было очень необычным. Она впервые поделилась такой интимной подробностью с мужчиной. Вот только никак не могла подобрать название этому чувству.
– Понимаю. – Сонливость как рукой сняло.
Луиза подняла голову:
– Ты рад?
Сомертон устремил на нее тяжелый взгляд:
– Ты уверена?
– Разумеется, я ни в чем не уверена. Прошло всего несколько дней. Но я думаю… Понимаешь, раньше у меня никогда не было задержек, даже на один день. Поэтому я решила поделиться с тобой. – Она покраснела. Черт бы тебя побрал, Сомертон, и твой проницательный взгляд тоже.
Он выпрямился, снял ее с колен, посадил рядом, дал носовой платок и встал.
– Очень хорошо. Прекрасные новости. – Его физиономия стала мрачной. – Приятно осознавать, что я так быстро выполнил свой долг. Естественно, я к твоим услугам и в будущем, если потребуется наполнить детьми королевскую детскую.
Луиза вскочила:
– Что, черт возьми, это значит?
– Не помню, говорил ли я тебе это, дорогая, но я очень рад, что твой язык не стал слащаво-сентиментальным после того, как ты стала носить платья.
– Не будь скотиной! Я не хотела пока говорить тебе. Слишком рано. Возможно, дело в чем-то другом, или я просчиталась. В общем, все может быть. Но мне казалось, ты обрадуешься. Я думала, ты тоже хочешь ребенка от меня.
Граф остановился и взглянул на нее сверху вниз. Его лицо было мрачнее тучи.
– Я рад.
– Ты выглядишь так, словно я только что зачитала тебе смертный приговор.
– Естественно, я рад. Ведь именно ради этого мы две недели так старались – спаривались, как кролики. Чтобы в королевском животе зародилась новая жизнь.
В горячем неподвижном воздухе раздался странный звук.
Человек!
Кажется, это тихое, но отчетливое покашливание.
Где-то рядом мужчина.
Луиза в панике прислушалась к скрипу гравия под ногами незнакомца у себя за спиной. Она взглянула на мужа, пытаясь угадать по его лицу, кто это.
Выражение его лица было именно таким, какого она больше всего опасалась, – угрюмым и враждебным.
Он положил руку ей на плечо и повернул лицом в направлении звука.
– Ваша светлость, – громко сказал он. – Какое удивительное совпадение! Мы только полчаса назад говорили о вас.
– Хорошее жилище, – сказал герцог Олимпия, указав наполненным вином стаканом на белые стены. – Маленькое, конечно, но молодоженам больше и не нужно.
Луиза дернулась, чтобы встать и подойти к очагу. Надо поворошить угли, иначе огонь погаснет… Вот только огонь уже давно не зажигали – после того как пришла очередная волна жары. Но Сомертон положил тяжелую руку ей на плечо и не позволил трусливо сбежать. В конце концов, Олимпия – ее дядя.
– Мы вполне удовлетворены жильем, – сказал он.
Олимпия мягко улыбнулся:
– Я так и думал.
Луиза, сидя рядом с Сомертоном, заерзала. Даже не глядя на нее, он точно знал, что она густо покраснела. Она снова попыталась высвободиться, но он удержал ее на месте. Она должна остаться рядом с ним. Вместе против ее дяди. Только так можно не позволить этому хитрому дьяволу взять на себя слишком много.
Он так и думал. Интересно, как долго Олимпия стоял в саду, в тени кустов? Сомертон вспомнил, как испуганно вспорхнули и разлетелись птицы. Это было как раз перед тем, как он задрал юбки жены и опустил голову между ее ног. После этого окружающее перестало для него существовать. Так было всегда, когда он занимался любовью с Маркемом. Он все еще ощущал удовлетворение после оргазма. А потом это сообщение… Она ждет ребенка. Подумать только, в животе Маркема растет его ребенок.
Вспышку радости быстро погасил холодный страх.
Она сказала, что не хочет уезжать. Боже, что она имела в виду? Остаться здесь с ним? Неужели плотская страсть так подействовала на ее мозги? Или у нее солнечный удар?
Его рука, которой он обнимал жену за плечи, напряглась.
Луиза потянулась за стаканом и жадными глотками выпила прохладное белое вино.
Олимпия внимательно наблюдал за ней.
– В любом случае у меня есть новости.
– Лучше бы они действительно были. Это же неприлично так подкрадываться к мужчине и его жене.
– «Подкрадываться» – вульгарное слово.
Сомертон злобно уставился на невинную физиономию Олимпии.
– Пусть так, но многие люди простились с жизнью за меньшие проступки.
Олимпия отмахнулся:
– Поверь мне, племянничек, в нужный момент я отвернулся. Знаешь, я был ужасно занят все время, пока вы тут… ворковали. Было много дел в Италии и еще приходилось внимательно следить за неким судебным процессом по обвинению в убийстве, который сейчас идет в Лондоне.
– Разве вы не должны были внимательно следить за событиями в моей стране? – холодно поинтересовалась Луиза.
– Я этим и занимался. Но процесс тоже не мог оставить без внимания, поскольку он напрямую касается жениха твоей сестры Стефани.
– Стефани выходит замуж?
– Полагаю, парень – родственник убитого? – спросил Сомертон, с напряженным вниманием следя за лицом Олимпии.
– Ты попал в точку. И он, к несчастью, обвиняемый. Сегодня утром я получил телеграмму, что его признали виновным и завтра повесят.
Луиза застыла.
Сомертон стиснул ее плечо.
– Не понял. Ты сказал, повесят?
– Боюсь, что да.
Луиза рванулась вперед:
– Но что мы будем делать? И что можно сделать?
