Она смотрела на него во все глаза – обнаженная, покрасневшая, восхитительная, розовые соски отвердели. Под его взглядом она нервно облизнула губы – эта привычка сводила Сомертона с ума.
– Это правда?
– Да, – изо всех сил стараясь сохранить серьезность, сообщил он, одновременно избавляясь от одежды. – Я буду прилагать максимум усилий, дорогая, пока у тебя в животе не вырастет следующий принц Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа. Это самое меньшее, что я могу сделать ради порабощенного и страдающего под властью революционеров народа. – Торжественная речь закончилась вместе с одеждой.
У Луизы глаза стали круглыми при виде восставшего фаллоса, явно готового к работе.
– Посмотри мне в глаза, Луиза.
Довольно неохотно она подняла глаза.
– Я обещаю тебе, что не упущу ни одной возможности. – Он взял ее за руки и осторожно уложил на матрас. – Днем и ночью. Я буду копить силы, чтобы заниматься с тобой любовью и изливать в тебя свое семя, пока ты сама не попросишь меня остановиться. – Он наклонился и накрыл ее губы своими. – Даже если при этом я лишусь всех жизненных сил.
– О, я должна сказать… – Сомертон проложил поцелуями дорожку от ее губ к груди и всосал сначала один сосок, потом другой.
– …надеюсь, – все же закончила она, – что жизненные силы в тебе все-таки останутся.
Он завел ее руки за голову и вошел в нее, быстро и глубоко.
– Тебе это нравится, Луиза? – спросил он и начал совершать бедрами круговые движения. Она открыла глаза и тяжело задышала. Он не сводил с нее горящих глаз. – Мой фаллос в тебе, мои руки на тебе, мой рот… – Он впился в ее губы жадным требовательным поцелуем, а бедра стали медленно и ритмично двигаться вперед-назад.
Она – само совершенство. Его Луиза. Его Маркем. Она без труда уловила ритм и стала двигаться ему навстречу. Она наслаждалась его ищущими губами, словно они были сделаны из нектара. В ней все совершенно: негромкие звуки, которые она издает, то, как она выгибает спину, как покачиваются ее груди, как ее мышцы сжимают фаллос. Он стал двигаться быстрее, не в силах больше сдерживаться. Совершенство. Ему было хорошо, так хорошо, как не было никогда в жизни. И многоопытный граф Сомертон не мог не признаться в этом самому себе.
Он чувствовал приближение оргазма.
– Скажи «да», Луиза. Скажи, что хочешь этого.
– Да, – выговорила она, задыхаясь. – Я хочу этого. Дай мне это.
Темп стал еще быстрее, и через несколько секунд она уже кричала, радуясь наступившей разрядке, и он, сделав еще несколько резких движений, излился в ее лоно и, подняв голову, выкрикнул ее имя.
Сомертон без сил рухнул на нее, прижав к кровати своим телом, чтобы она не отвернулась, не покинула его, не ушла.
Луиза обхватила его ногами, крепко прижав к себе.
– Останься во мне, – тихо сказала она.
Сомертон усмехнулся и уснул.
Графа разбудил странный звук. Он открыл глаза и в первый момент не понял, где находится. Перед ним располагалась грубо оштукатуренная стена. Он лежал на животе. На животе? Он никогда не спал на животе! Да еще смяв под левой рукой подушку. Правая рука покоилась на белой простыне.
Чего-то не хватало.
Луиза! Он поднял голову и повернулся на звук.
Она стояла перед очагом и что-то делала с чайником. На ней была тонкая белая сорочка, но пламя очага так высвечивало ее соблазнительные формы, что у Сомертона рот наполнился слюной и фаллос моментально восстал. Что она напевает? Вроде бы какую-то арию. Или нет? Он не смог определить. Качнув бедрами, она повесила чайник на место, и перед мысленным взором Сомертона калейдоскопом пронеслись события предыдущего вечера. Первые брачные отношения у стены, потом продолжение в постели. Страстность его жены. Сильнейший оргазм. А потом забытье, темное и глубокое, – таким сном он не спал с детства.
Сомертон потряс головой. Боли не было. Поврежденные мозги пришли в норму.
Он тихо встал и направился к Луизе. Она, напевая, поворошила кочергой угли. Сердце Сомертона дрогнуло и упало на пол.
В последний момент, почувствовав его приближение, Луиза выпрямилась. Он понятия не имел, как прикоснуться к ней, что сказать. Как мужчина приветствует жену утром после ночи безудержной страсти? Это ему было неведомо. Он всегда покидал кровать Элизабет сразу после завершения плотского акта, чтобы не причинять ей неудобства и случайно не заметить взгляд, полный отвращения.
Но Элизабет теперь была очень далеко, превратилась в некое смутное воспоминание из прошлой жизни.
А его теперешняя жена была рядом. Она ждала его. Напевала. Хрупкий подарок, завернутый в тонкую ткань.
Сомертон поднял руку и, мгновение поколебавшись, неуверенно положил ее на талию жены.
Та тихо вздохнула и прислонилась спиной к его груди.
Граф закрыл глаза, прижался губами к ее волосам и замер, наслаждаясь близостью. Из этого состояния его вывел засвистевший чайник.
Сомертон потянулся, снял его с крюка и поставил на стол.
– Пойдем в постель, – шепнул он.
– Но чай…
– Чай может подождать.
Горячее августовское солнце сплавило платья Луизы с ее кожей, а ведь было только десять часов утра. Она наклонилась, срезала еще одну розу, положила в корзинку и направилась к ящикам с травами, стоящими в тени кипарисов.
В Германии она никогда особенно не интересовалась садоводством. Сады – это место, где можно гулять, любоваться растительностью, а также срывать цветы и фрукты к столу. Для работы в них существовала небольшая армия садовников, которые при ее приближении сливались с окружающим пейзажем. Луиза была слишком занята государственными делами, чтобы интересоваться искусством и наукой выращивания кустов и деревьев.
Но теперь в ее распоряжении было много времени, даже слишком.
Она срезала немного базилика и розмарина и как раз потянулась за петрушкой, когда ей на плечо легла тяжелая рука.
Луиза испуганно вскрикнула, развернулась и занесла руку с садовыми ножницами для удара. Сомертон легко уклонился.
– О боже! – воскликнула она. – Ты не должен так подкрадываться!
– Я предпочитаю выражение «тихо подходить», – с оскорбленной миной сообщил граф. – Слово «подкрадываться» мне представляется вульгарным.
– Тем не менее ты именно этим и занимаешься. Вероятно, невозможно отказаться от привычки красться повсюду, после стольких лет выслеживания предателей и убийц. – Она снова взмахнула ножницами.
– Среди прочих, – уточнил граф. – Ради бога, положи эту штуковину. У меня от ее вида кровь стынет в жилах.
