«В положении…» Знала бы эта курица… Да и рассказать кому – никто не поверит, а поверит – со смеху умрет. Но кому же расскажешь о том, что с самой зимы не можешь прикоснуться к собственной законной жене? И что в положении ей быть не с чего – если, конечно, еще кто-нибудь, кроме мужа, не пристроился… Криво усмехнувшись, Кузьма вспомнил тот ледяной зимний вечер, когда в уборную Данке принесли алое муаровое платье. Он до сих пор не знал, кто был тот черноглазый поляк с наглой улыбкой, торгующийся тогда с купцом Сыромятниковым за право пригласить Данку за свой стол. Позже Кузьма пробовал осторожно расспрашивать о нем половых ресторана, но и они ничего не знали, уверяя, что тот господин появился у них впервые. Лучше бы и вовсе не появлялся… Данка, которая и до этого не была слишком ласкова, теперь и вовсе, казалось, забыла о том, что у нее есть муж. В душе, впрочем, Кузьма был уверен, что виноват в этом не столько случайный гость в ресторане, который больше и не пришел ни разу, сколько он сам. Зачем было тогда устраивать все это свинство? Зачем было вести себя, как пьяный извозчик, рвать подаренное жене платье, бить ее до крови – так, как никогда прежде не бил даже мужчин? Кузьма невольно передернул плечами, вспомнив, как чуть не сдох со стыда на другой день, когда после ночи, проведенной в публичном доме, вернулся домой и увидел Данку – спокойную, не плачущую, с бледным, покрытым синяками и ссадинами лицом. Она, впрочем, поздоровалась с ним как ни в чем не бывало, спросила, не хочет ли он есть – как будто ему кусок бы в горло полез… Кузьма не знал, как с ней теперь разговаривать, взял за плечи, попытался было попросить прощения, но Данка и слушать ничего не стала. Без улыбки, даже не взглянув, сказала: «Ты муж, твое право», – и ушла на улицу с корзиной мокрого белья. Кузьма повернулся было к сидящей за столом и хмуро наблюдавшей за происходящим Варьке, но та только отмахнулась.
Ночью, когда Кузьма вернулся из ресторана, Данка уже спала. Он разделся, забрался к жене под одеяло, придвинулся, привычно нашел теплое плечо, грудь, шею… и остановился, услышав тихую брань сквозь зубы. Данка выругалась таким словом, которое он слышал только от пьяных оборванцев на Сухаревке, и Кузьме даже показалось, что он ослышался.
«Ты что сказала?»
Она повторила – ненавидящим шепотом сквозь зубы. Чуть погодя спросила:
«Ну, что присох? Давай… Только живо, я спать хочу».
«Да иди ты к чертовой матери!» – взорвался Кузьма, прыгая с постели. Кое-как одевшись и уже шагая за дверь, он успел заметить, что Данка не спеша поворачивается лицом к стене и натягивает на голову одеяло.
После той ночи он пытался еще два-три раза – ничего не получалось, хоть Данка и не ругалась больше. То есть, получилось бы, конечно, если бы Кузьма мог не обращать внимания на судорожно стиснутые зубы жены, не замечать, как Данка напрягается в его руках, словно ожидая удара, не чувствовать, с каким облегчением она откатывается на другой край кровати, когда Кузьма, растерянный и злой, выпускал ее из рук. Он знал: других мужиков этим наверняка не остановить, делают свое дело и не смотрят ни на что, и правы они, конечно… но вот он, Кузьма, почему-то не может так. Выяснять у Данки, в чем дело, было бессмысленно: на все его вопросы она отвечала: «Ты муж, делай что хочешь». И Кузьма видел – она не притворяется. Первое время он, назло ей, по нескольку ночей подряд проводил у мадам Данаи, приходил под утро, пахнущий дешевыми духами и помадой для волос «Резеда», бывшей в ходу у девиц из заведения, видел возмущенно поджатые губы Макарьевны, укоряющие глаза Варьки… и безмятежное лицо жены.
«Будь здоров. Есть хочешь?»
«Хочу…»
«Садись».
Вот и все. Вскоре Кузьма вовсе перестал прикасаться к жене, довольствуясь толстой Февроньей из заведения и у нее же ночуя. Что толку позориться, если Данке, кажется, с жабой переспать легче, чем с собственным мужем?.. Синяки у Данки быстро сошли, жена снова начала выезжать в ресторан, учила новые романсы, пела, имела бешеный успех, принимала поклонников, приносила хору хороший доход, и Кузьма уже понимал: рано или поздно она уйдет. Хотя бы и к тому же Сыромятникову, теперь все вечера просиживавшему у Осетрова и оставляющему цыганам огромные деньги. Одного он только не мог взять в толк: почему Данка согласилась выйти за него замуж? Для чего? Ведь не тянул же он ее на вожжах, не принуждал с ножом к горлу, сама пошла… но зачем? Зачем?!
Занятый тяжелыми мыслями, Кузьма не следил за дорогой и очнулся только в конце Тверской, у поворота в Ветошный переулок. Впереди показалось здание Казанского подворья, трактир Бубнова – двухэтажное, широко известное в Москве заведение с бельэтажем и кабинетами. Знаменит трактир был тем, что, помимо великолепных верхних этажей и роскошно отделанных зал, имел еще и так называемую «дыру»: подвальный притон с дешевым вином, женщинами и непрекращавшимися сутками преферансом и другими карточными играми. Место было мрачное, пользующееся недоброй славой, там происходили пьяные загулы, проматывались фамильные состояния, велась нечистая игра, часто перетекающая в драку с жертвами, но хозяин «дыры» имел свою руку в полицейском управлении, и бубновский трактир не закрывался городскими властями еще ни разу.
Кузьме делать у Бубнова было нечего, и он собирался пройти мимо, на Лубянку, но внезапно мелькнувшая впереди, в дверях трактира, женская фигура заставила его остановиться на полушаге. Это черное платье, эта кружевная накидка были ему знакомы, а когда женщина, спрашивая о чем-то стоящего возле дверей огромного полового, полуобернулась к нему, он окончательно узнал Данку. Но… что она делает здесь, далеко от Грузин, в сомнительном трактире?
Пока Кузьма приходил в себя, Данка уже оставила в покое полового и, поправив шляпку, быстро зашагала через переулок в сторону Тверской. Кузьма машинально повернул за ней. Зародилась было мысль задержаться и расспросить маячившего в дверях полового, но Кузьма решил не задерживаться, понимая, что в таком случае точно упустит Данку. Черное платье мелькало уже возле Иверской часовни, и Кузьма прибавил шагу.
Из Ветошного Данка пошла в Столешников переулок, в известный извозчичьий трактир. Кузьма, пользуясь толкотней и шумом, прошел прямо вслед за ней и увидел, что Данка, привычно, словно часто бывала здесь, прошла между столами и поздоровалась с буфетчиком, как со старым знакомым. Тот поклонился ей и, отвечая на короткий Данкин вопрос, пожал плечами. Данка вздохнула, кивнула и пошла к выходу. Мимо Кузьмы, застывшего в двух шагах от дверей, она прошла не поднимая глаз и не заметила его. И, когда он пошел вслед за ней к Триумфальной площади, не почувствовала, не обернулась.