Черные глаза Гловера зажглись в ответ таким отвращением, что Уиттэйкер вздрогнул.
— Вы мне отвратительны! — процедил Гловер и, бросив несколько монет на стол, ушел.
— Мистер Уиттэйкер, не следует так говорить о даме.
Уиттэйкер, вздернув брови, посмотрел на говорившего, потом оглядел остальных, упиваясь написанным на их лицах неодобрением.
— Лицемеры, — бросил он им с ленивой усмешкой.
Спальню освещали лишь отблески догорающего огня. Элизабет примостилась подле мужа, и он отодвинул прядь волос с ее лица.
— Элизабет?!
— Да?
— Ты любила бы меня, если бы я был беден?
— Нисколечко.
— Я серьезно.
— И я серьезно. Будь ты беден, ты с восторгом танцевал бы со мной в ту нашу первую встречу на ассамблее в Меритоне. Ты же тогда заявил, что я недостаточно привлекательна, чтобы обращать на себя внимание, и твоя неприязнь оказалась взаимной. Выходит, надежным предшественником нашей любви стала именно обоюдная нерасположенность друг к другу.
— Прошу тебя, хоть минуту побудь серьезной.
— Как я могу отвечать серьезно на такой вопрос? Если серьезно, я не знаю. Таким, какой ты есть, ты частично обязан своим положением в обществе.
— Да, я имел все для богатой жизни, кроме самой жизни.
— Как же тебе повезло, что ты нашел меня. — Она ласково засмеялась и, прижавшись к нему, снова поцеловала.
— Милая моя Элизабет, только не разлюби меня.
— Ты слишком много думаешь, Фицуильям.
Он почувствовал мягкое тепло ее губ у себя на лбу, потом на губах и притянул к себе.
Утром Элизабет с восторгом принимала раннюю посетительницу в своей малой гостиной.
— Эмилия! — воскликнула Элизабет. — Какая вы умница, вы пришли как раз тогда, когда я думала о вас.
— Дорогая Элизабет, ну, конечно, я умница, — ответила ее приятельница и погладила отрез вышитого золотом шелка. — Какая красота. Леди Нортби с ума сходит от зависти, гадая, где же вам удается найти подобную красоту.
— Ее милости не повезло с родственниками. В ее семье нет никого, кто занимался бы торговлей. Это кайма для сари делается в мастерских при индийском дворе, и ничего подобного к нам традиционным путем не попадает.
— Подарок от вашего дяди, мистера Гардинера, как я полагаю.
— Вот именно. Его преподнесли в дар его агенту, тот передал его моему дяде, дядя — мне и, наконец, я — вам.
— Как же мне принять такой подарок?
— С таким же удовольствием, как я взяла у вас ваши бесподобные перья. Уилкинс имела наглость сказать мне, что нельзя вставлять их в мой новый тюрбан, поскольку их могут узнать. Как будто меня это волнует! Лет через десять я смогу рассказать, что я носила их с гордостью с тридцатью различными шляпами.
Эмилия расхохоталась:
— Я не ожидала, что ваша ответная благодарность окажется столь велика.
Вошел лакей с карточкой на подносе.
— Мистер Гловер, в это время! Эванс, скажите джентльмену, что я занята.
— Да, мадам.
— Погодите, Эванс. Передайте карточку мистеру Дарси.
— Вы по-прежнему находите мистера Гловера забавным? — спросила Эмилия. — Признаюсь, беседа с ним может быть очень необычной.
— Когда я взвешиваю на весах его обаяние и его эксцентричность, то начинаю думать, что перевес говорит не в его пользу.
Она аккуратно взяла кайму и приложила к платью Эмилии.
— Вы наденете это на бал, когда поедете в Глэдсмер-парк? Предвкушаю, как вы ослепите герцога и привлечете к себе восторженные взгляды.
Мистер Гловер не всегда философски воспринимал жизненные неурядицы. Сначала его не пустили к даме, а потом и просто выставили из дома. Он шагал по дороге, уткнувшись носом в землю.
Леди Инглбур редко когда пускала кого в свой будуар, но драматург прислал ей полную отчаяния записку, и она сделала исключение. Она величественно восседала в своем кресле и по мере продолжения его рассказа все больше хмурилась.
— Не вижу, чем я могу помочь вам, мистер Гловер. Что за безумный порыв заставил вас обращаться к миссис Дарси в общественном месте? Вам бы следовало принести ей подобающие извинения.
— Я предпринял попытку, мэм. Я только что оттуда. Мистер Дарси не позволил мне повидаться с ней. Я передал ей карточку, но меня сопроводили в библиотеку к ее мужу.
— И как вы поладили с мистером Дарси?
— Я каким-то образом умудрился еще больше оскорбить его. Я начал с того, что пришел принести свои извинения его жене. Он утверждал, что миссис Дарси отказалась видеть меня, и заверил, что передаст ей мои извинения. Я ему не поверил, она не может быть настолько жестока со мной.
Наступило молчание. Гловер смотрел то куда-то в сторону, то за окно, то себе под ноги. Наконец он поднял глаза. Выражение лица маркизы вселило в него ужас.
— Вы ничего не придумали лучше, как заявить, что считаете мистера Дарси лжецом? — внимательно поедая взглядом своего протеже, спросила маркиза.
Он прикусил губу и ничего не ответил.
— Если миссис Дарси больше не появится на моих вторниках, — взорвала маркиза тишину, — я буду очень рассержена на вас, сэр.
— Что! Она больше не придет? Она сама вам это сказала?
— Интересно, каким это образом? Неужели она успела бы написать и передать мне письмо за то время, которое потребовалось вам, чтобы примчаться сюда? Мистер Гловер, как вы объясните мне свое поведение?
Он подпрыгнул и начал метаться по комнате.
— Я не знаю, как объяснить это безумие. Я не могу есть, я почти не сплю. Я чувствую, что весь мир — это лишь иллюзия и правду можно найти только в другом мире, мире изысканных чувств, мире моей следующей работы. — Он взъерошил рукой волосы и устремил мрачный застывший взгляд на огонь в камине. В комнате вновь воцарилось молчание.
«И зачем мне еще такие волнения с этим сумасшедшим? Он вообще забыл, что я здесь», — подумала ее светлость. Он поднял голову и посмотрел на свою благодетельницу. Его правый глаз дергался от тика.
— Маркиза, я называю это своим первым творением, ибо до сих пор я просто забавлялся. И все же я не могу сесть за работу. Только она может помочь мне; она — мое вдохновение.
Она недовольно дернулась. Слишком явно он раскрывался перед ней в своей чувствительности. Негодующее выражение лица маркизы заставило замолчать даже его внутренний голос.
— Мистер Гловер, отвечайте прямо: вы влюблены в миссис Дарси?
— Если бы я был в нее влюблен, я бы бросился в реку.
— Будьте любезны сдерживать свои эмоции. Вы пишете с нее свою новую героиню?
— Ваша милость, я не могу одарить ее большим, чем увековечить ее образ, созданный мною на сцене.
