— Слава Тебе, Господи!
Она громко произнесла эти слова. Словно если бы Тот, к Кому она обращалась в порыве благодарности, Кто поддерживал ее силы, тут же ответил Матильде, невдалеке от нее прозвучал патриархальный голос:
— Добро пожаловать!
— Где я? — спросила Матильда. — Мы с дочерью заблудились и уже давно бродим в лесу.
Рядом с ней выросла смутно различимая фигура человека с фонарем, желтый свет которого хотя и был очень слаб, но все же пробивался сквозь туман. Она едва видела ржу из грубой ткани, капюшон, густую седую бороду, из-под которой блестел крест. Колокол замолчал.
— Вы находитесь, дитя мое, у старого человека, давшего обет уединения и бедности, у отшельника, который готов принять вас так хорошо, как он сможет… при условии, что вы не будете слишком требовательны.
— Да благословит вас Бог, мой отец! Нам нужны лишь отдых да немного еды. Благодаря вам мы спасены от грозившей нам опасности. Это самое главное. Кров, который нас защитит, огонь, который обогреет, — ничего больше нам не нужно!
— Следуйте за мной, дитя мое.
К стене того, что оказалось небольшой молельней, был пристроен скит, размерами не больше кельи. Грубо сколоченный стол, два табурета, ложе из сухого папоротника на глинобитном полу составляли всю мебель, открывшуюся взорам женщин в свете горевшей в каменной плошке ветки, когда они из туманной бездны ночи шагнули через распахнутую дверь в эту обитель покоя.
— Вашего мула нельзя оставлять на холоде, — сказал отшельник, задержавшийся на пороге. — Я отведу его в сарай, здесь недалеко, в котором я жил, пока не построил эту лачугу. Там теперь место козы, снабжающей меня молоком.
Матильда поблагодарила старика. Когда он ушел, она повернулась к Кларанс, покорно смотревшей на нее без всяких признаков ни облегчения, ни удовлетворения, ни чего-либо иного, что нормально должно было бы вывести ее из состояния глубокой апатии.
— Подсаживайся сюда, к огню, дорогая.
Она сняла с девушки отяжелевшую от влаги шубу и подвела ее к очагу.
— Погрейся, дочка.
Матильда разделась сама, подошла к очагу протянула свои онемевшие руки к пламени, лизавшему черные бока жалкого котелка, где покипывал суп из трав.
— Вот ваша кожаная сумка, которую вы оставили притороченной к седлу, — проговорил, входя, приютивший их старец. — Вам она, несомненно, понадобиться. У меня же очень мало чего вам предложить.
В свете сальной свечи, которую он зажег в их честь, стали лучше видны сухие черты его костистого лица, словно вырезанного из куска дерева. Нижняя часть лица была скрыта бородой. Под разросшимися бровями прятались глубоко посаженные темные глаза. Черный клобук подчеркивал его высокий рост, словно лишенную плоти фигуру.
— Вот молоко, хлеб, а вот и суп из моркови и диких корней — он, наверное, уже сварился. Это все, что я могу предложить вам на ужин!
— Я вовсе не рассчитывала на такое, отец, когда плутала по лесу.
Наполнив деревянные миски, отшельник поставил их перед обеими женщинами. Когда Матильда помогала Кларанс усесться на табурете, а потом кормила ее с ложки, она заметила, с каким вниманием их хозяин смотрит на девушку.
— Мы с дочерью совершаем паломничество к могиле святого Мартина Турского, — проговорила она, чувствуя необходимость объяснения, — чтобы молить через этого великого святого об излечении моего ребенка: она находится в таком ужасном состоянии, в каком вы ее видите, после большого несчастья, случившегося с ней весной.
— В паломничестве важно не столько то, о чем просят Господа, — проговорил отшельник, — сколько усилие над самим собой, которое человек делает, чтобы быть достойным Того, к Кому обращается в молитве. Очищая сердца, очищая жизнь, мы приближаемся к небесным сферам, где все становится возможным. Единственное, что нас возвышает, это жертва.
Матильда вздохнула, соглашаясь с ним. Понимая, что она устала, старик поднялся.
— Я покидаю вас, — сказал он. — Чувствуйте себя как дома. Эта постель из папоротника, разумеется, менее комфортабельна, чем та, к которой вы привыкли, но вы сможете отдохнуть на ней за ночь. Завтра утром, в зависимости от погоды, подумаем, как быть дальше. Я найду какого-нибудь пастуха или дровосека, который выведет вас на опушку леса.
— А где ляжете вы сами, отец?
— В молельне. У подножья алтаря. Я привык в обычное время ложиться там после утренней молитвы, обедни и чтения псалмов. К тому же в такую плохую погоду, как сегодня, мне приходится бодрствовать. Как вы уже поняли, я должен каждый час звонить в колокол, чтобы помочь тем, кто заблудился в тумане, и так, пока он не рассеется. Это священный долг, пренебрегать которым я не могу. За время, что я здесь живу, мне уже было дано спасти многих потерявших силы. Вот и вы тоже… Итак, покидаю вас, дочери мои. Да хранит Бог ваш сон!
Отшельник ушел. Матильда помогла Кларанс улечься на папоротнике, укрыла ее, поцеловала в лоб, дождалась, пока над помраченными глазами дочери опустились веки, и вернулась к огню; она тронула кочергой поленья, думая совсем о другом.
Невольно, поддавшись естественному порыву, она оказалась на коленях на полу лачуги, перед висевшим на стене крестом, сделанным из двух тщательно обструганных дубовых веток.
Она долго молилась. Звон колокола, регулярно раздававшийся над скитом, подчиняя своему ритму ее молитву, сопровождал ее размышление, сосредоточенность и глубина которого превосходили намного привычное для нее раздумье. Словно в каком-то вторичном состоянии она подводила итог своей жизни, судила о своем прошлом, о совершенных поступках, о сделанных ошибках, о потворстве собственным наклонностям, о недостаточном милосердии к другим, маскировавшемся щедростью, которая ей ничего не стоила, о своей суетности и эгоизме.
Она опомнилась уже под утро. Огонь в очаге затухал. Красные отблески боролись с отступавшей тьмой, еще недавно обволакивавшей все вокруг. Было почти холодно.
Матильда встала, подбросила несколько веток на решетку очага, положила несколько поленьев и вытянулась рядом с Кларанс.
Несчастье, случившееся с ее ребенком, капкан страсти под ногами Флори, безысходность супружеской жизни, нрав Этьена, его самоотреченность, все эти проблемы, все страхи, печали, казавшиеся ей до сих пор такими непосильными, внезапно утратили часть своей тяжести. В ней воцарилось совершенно незнакомое ей спокойствие. Уверенность в помощи, в поддержке, такой сильной и такой драгоценной, что впредь можно ничего не бояться, овладела Матильдой. Положив свою руку на открывшуюся во сне руку Кларанс, Матильда заснула.
