Она величественно отвернулась и отошла к окну.
«Езус-Мария! А что, если Филибер и впрямь прислал мне письмо? Продиктовал писцу, тому же Киприану, например… О господи, что я наделала!»
Весь день и всю ночь Мадленка провела в немыслимых терзаниях. Однако первый, кого она увидела, войдя в понедельник в зал суда, был тот самый неизвестный, одетый в монашеское платье и сидевший возле паскудника-аббата. Заметив ее, неизвестный, казалось, немного смутился.
– Это он! – заверещала Мадленка. – Тот, который приходил ко мне!
– Успокойся, Магдалена, – молвил епископ Флориан с легкой улыбкой, – он не от крестоносцев. Мы вынуждены были послать его к тебе, чтобы узнать, была ли ты с нами до конца откровенна или нет. Теперь мы знаем, что ты говорила правду. Надеюсь, ты не в обиде на нас за маленькую проверку, ведь так? Если ты не солгала нам, тебе нечего бояться.
Однако подлости подобного рода были выше понимания Мадленки. Она села на свое место и до конца заседания не поднимала глаз, мысленно вознося богу самые жаркие молитвы за то, что Филибер не умел писать и что она об этом знала.
«А если бы я не знала… или если бы он разумел грамоте… я взяла бы то треклятое письмо и… и был бы мне конец. – По спине Мадленки заструился холодный пот. – Нет, этих людей надо остерегаться. Слава богу, вчера они не поймали меня! Но сегодня им может прийти в голову что-то новое, и поэтому мне не следует расслабляться. Никому нельзя верить, вот уж прав был Боэмунд!»
– Итак, я напоминаю вам, – сказал епископ, – что мы снова собрались здесь, дабы установить степень вины Соболевской Магдалены-Марии в прискорбных событиях, которые…
Глава 8,
в которой Мадленка встречается с прокаженным
На третьей неделе разбирательств Мадленку наконец оставили в покое, поняв, очевидно, что больше из нее ничего не вытянуть, и вплотную занялись другими свидетелями. Снова вызвали слугу Дезидерия, с которым она много общалась в первое свое пребывание в Диковском; пана Соболевского, подтвердившего причину, по которой Мадленку отправили в монастырь; ксендза Белецкого, горячо утверждавшего, что его прихожанка не способна на злодеяния, которые ей приписывают. Затем настала очередь молодого князя Августа.
Его показания Мадленку, мягко говоря, удивили. Он заявил, что застал ее в комнате, где лежало два тела, однако утверждал, что девушка не прикасалась к мизерикордии в теле княгини и что он тем более не видел, чтобы она пыталась вырвать оружие из раны. Август противоречил сам себе, потому что в прошлый раз заявил, что ее рука лежала на рукояти, и это было правдой. Епископ засыпал его градом вопросов, но Август утверждал, что теперь он вспомнил точно, и даже аббату Сильвестру не удалось сбить его с толку. Мадленка терялась в догадках, зачем он лжет, но она не могла не признать, что такой вариант его показаний для нее более приемлем.
Следующим был вызван врач, человек по имени Януарий, смуглый и сдержанный, чтобы не сказать мрачный. Он извлекал мизерикордию из раны. Удар, по его словам, был нанесен с такой силой, какую трудно предполагать в женщине. Хрупкая Мадленка воспрянула духом, но проныра аббат напрочь уничтожил ее надежды.
– А если женщина находилась в состоянии одержимости, что тогда? – сверкая взорами, вопросил он. – Могла ли она, как ты говоришь, пробить кинжалом насквозь грудную клетку с одного удара?
– Не исключено, – помедлив, согласился врач. – Одержимые бывают очень сильны. Его милость, – поклонился он Доминику, – приказал мне наблюдать за Эдитой Безумной, и я помню, как та повалила двух солдат, которые ей встретились случайно во дворе во время ее обычной прогулки.
И Мадленку опять заставили отвечать на вопросы. Только теперь ее мучители задавались с другой целью – доказать, что она обезумела при виде мертвых тел своих спутников. Мол, повредившись в уме, переоделась в мужское платье – поступок явно противоестественный, что бы там сама девушка ни говорила. Далее. Ее клятва о мести за убитых тоже очень показательна, ибо вот тот ксендз Белецкий утверждает, что она была всегда кротка и отличалась истинно христианским смирением, а месть для христианина запретна. Проявлением ее безумия объясняется и то, что она якобы нашла какие-то особенные стрелы, а также то, что будто бы узнала четки покойной настоятельницы. Именно в помрачении рассудка панна Соболевская убила самозванку – скорее всего бродяжку, видевшую расправу над спутниками Мадленки и захотевшую извлечь из своего знания выгоду. После того, как оная Мадленка избавилась от несчастной, в припадке ярости искромсав ей лицо, что является поступком явно больного человека, в комнату вошла светлейшая княгиня, застав таким образом злодейку на месте преступления, и помешанная также с ней разделалась.
– Мы не виним тебя ни в чем, Магдалена, – рокотал епископ, отечески поглядывая на совершенно раздавленную девушку, – мы все помним об Эдите Безумной, которая нашла приют здесь, в замке, и которая тоже потеряла рассудок, когда нечестивые крестоносцы предали огню и мечу жителей Белого замка.
По лицам присутствующих, по тому, как оживились зрители, Мадленка поняла, что новая версия пришлась им весьма по вкусу.
– Нет, отче, – холодно уронила она, – уверяю вас, вы на ложном пути. Я не сумасшедшая. Я виновата лишь в том, что не видела того, что могла видеть, и видела то, чего должна была не видеть никогда.
А епископ отвечал, что ни один безумный еще не признавал себя безумным, таким образом на основании только ее слов они не могут вынести своего решения. Мадленка, сознавая в глубине души, что он прав, замкнулась в себе и угрюмо покорилась судьбе.
Отныне ее пытались подловить на том, что она сумасшедшая. Два дня кряду ее мучили, задавая вопросы вроде: чем человек отличается от зверей, кто умнее, собака или дерево, и что светит ярче, свеча или солнце? На первый вопрос Мадленка сказала, как и положено, что у человека есть бессмертная душа. Епископ поднял ее на смех, заявив, что человек, кроме того, иначе выглядит, владеет речью и может осмысленно трудиться, не говоря уже о многом другом.
– Это смотря кто, – сухо возразила Мадленка. – Есть ведь и такие, кто всю жизнь пальцем о палец не ударит, двух слов толком связать не может, а лицом смахивает более на свинью, чем на подобие божие.
Вопрос о собаке и дереве поначалу поставил ее в тупик, но она скоро нашлась.
– Собака может помочиться на дерево, а дерево может свалиться на собаку и раздавить ее, – заявила она. – И, пожалуй, в обоих случаях ума не надо.
Епископ посмеялся и сказал, что вопрос бессмысленный, поэтому ответа на него быть не может. С солнцем Мадленка тоже попала впросак: когда она, не задумываясь, ответила, что оно светит ярче свечи, ей заметили, что солнце создано богом, а свеча – человеком, и поэтому вещи сии нельзя сравнивать, так же как собаку и дерево.
