Пока он обдумывал ее слова, его глаза не отрывались от нее.
— Разве сегодня я работал плохо?
— Нет, хорошо. Ты действительно хорошо поработал.
— Отсюда следует, что и ты должна со мной хорошо обращаться
— Но с тобой хорошо обращаются. У тебя есть место для ночлега. У тебя есть еда…
— Это способно удовлетворить лишь две из четырех потребностей мужчины, — напомнил он ей одну из их прежних бесед. — Остается еще кое-что. Речь идет о моей свободе. И о моей женщине, — добавил он спокойно. Затем, прежде чем она смогла достойным образом ответить на его наглые слова, он продолжил:
— Приди в мою постель, милая женушка. Хотя я и позволил тебе потянуть время, это не помешает нам снова насладиться друг другом.
На этот раз Розалинда подскочила как ужаленная. Слова, произнесенные самым ровным тоном, окатили ее огненной волной, и она почувствовала, как в ней самой зарождается предательский жар.
— Ты… ты… — Она безуспешно искала подходящий ответ. — Ты обезумел!
— Обезумел от желания.
— Под… подлый негодяй!
— Ты моя жена.
— Отвратительный… отвратительный…
— Я не был тебе отвратителен. Роза. Сколько бы ты ни старалась теперь убедить себя в этом, но в минуты нашей близости ты испытывала что угодно, но не отвращение.
— О-о! — Розалинда не в силах была слушать это дальше. Она качнулась назад, повернулась и была уже готова кинуться в бегство, только бы не видеть его слишком проницательных глаз. Но он схватил ее за руку и удержал. Даже его слова приводили ее в смятение, но этот властный жест вообще лишил ее способности мыслить здраво. Широко открытыми, как у лунатика, глазами она смотрела на него, не способная даже скрыть свои чувства.
— Твои волосы должны быть свободными, — тихо проговорил он. — Свободными, чтобы рассыпаться по плечам; свободными, чтобы скользить у меня между пальцами. — Он привлек ее поближе, и в этот миг для Розалинды перестало существовать все: замок, отец, мысли о том, что он ей не ровня.
— Приди ко мне ночью, — настойчиво попросил он, обвив одной рукой ее шею.
И тут она почувствовала, что полотняный платок соскользнул у нее с головы и волосы непокорным потоком хлынули вниз. Эрик шумно вздохнул и погрузил руки в волшебный темный водопад. Но она была слишком растревожена, чтобы еще хоть на секунду продлить это объятие.
— Не… не надо… — прошептала она, пытаясь вырваться из-под власти завораживающего тепла его рук. — Кто-нибудь может увидеть…
Она внезапно смолкла, устрашенная тем, что ей пришел в голову только такой жалкий резон. Она должна была сказать совсем другое. Но под неотрывным взглядом этих зовущих глаз все доводы рассудка вылетели у нее из головы. А ведь следовало бы сказать, чтобы он не распускал руки. Следовало бы поставить его на место. Следовало бы возмутиться уже тем, что он посмел предложить ей такое… Но слова не шли с языка. Сердце бешено колотилось в груди, и все, что смогла Розалинда, — это отступить на шаг, повернуться к Эрику спиной и удалиться, с трудом передвигая ноги.
Вскоре она уже была у себя в комнате, заперла дверь на засовы, убедилась, что ставни плотно закрыты, и, забравшись в постель, задернула полог так, чтобы не оставить ни малейшего просвета. Но ничто не помогало. Словно некая невидимая сила тянула ее к нему, и не было у нее защиты против этой силы.
Силы, которая тянет сердце к сердцу.
Нет, не так, резко одернула она себя. Не стоит кривить душой. Честнее было бы сказать: лоно к лону.
Сочтя себя виновной в столь страшном грехе, она вскочила, всхлипнула, снова выбралась из постели и рухнула на колени, не замечая, как тверды и холодны камни пола.
— Я признаюсь в грехе похоти, — шептала она, молитвенно воздев руки. — Я признаюсь в грехе похоти, я тоскую по человеку, который должен быть мне противен. Господь всемогущий, помоги мне! Милосердный Иисус, сжалься надо мной! Пречистая Дева, умоляю тебя…
Долго и усердно молилась Розалинда, взывая ко всем святым, которые могли бы снизойти к ее мольбам, но она опасалась, что призывы к небесным заступникам останутся без ответа. И утешения она от них не дождется.
Время летело слишком быстро. Но иногда казалось, что оно ползет как улитка.
Работы в погребах и кладовых заметно продвинулись вперед. Полки были освобождены от всего, что там скопилось, тщательно вычищены и вымыты; затем на них разместили действительно нужные припасы — в разумном порядке, чтобы всегда было легко найти необходимый предмет. Из каждой бочки вина взяли пробу, после чего — в соответствии с тонким вкусом Розалинды — бочку либо запечатывали заново, либо выливали содержимое. В пивном погребе, равно как и в кухне, потребовалось приложить несколько больше усилий. За долгие годы жир и копоть осели на стенах и потолках толстыми наростами, и счистить их оказывалось не так-то просто. К концу каждого дня на передники и головные платки Мод и Эдит налипало столько грязи, что несчастные прислужницы выглядели уже как настоящие пугала. Но, шаг за шагом, дело спорилось и там.
Больше всего Розалинду радовали усовершенствования в парадной зале. Чистые стены и пол, присыпанный свежесрезанными стеблями тростника с примесью лаванды и мяты, заметно изменили к лучшему и вид этого помещения, и свойственный ему запах. В первый вечер отец даже отозвался с похвалой о результатах ее трудов. В последующие дни она заставила буйную ватагу мальчишек вытащить столы во двор, отмыть их дочиста и поставить столешницы на просушку под лучи набирающего силу послеполуденного солнца. Такой же обработке подверглись и скамьи. Розалинда намеревалась впоследствии купить хорошего полотна для скатертей, чтобы столы в парадной зале приобрели достойный вид.
Затем малолетним строптивцам было ведено приниматься за дело куда более неприятное — чистку факельных подставок и канделябров. Сдирая бесконечные слои воска и сала, мальчишки бормотали себе под нос самые разнообразные ругательства, но Розалинда не обращала на это внимания. Она предоставляла им возможность отводить таким образом душу сколько заблагорассудится, пока проклятия звучали не слишком громко, а работа шла своим чередом. День проходил за днем, и постепенно даже эти сорванцы начали проникаться чуть ли не гордостью, видя воочию плоды рук своих.
А вот с садом все было куда сложнее.
Клив полностью отдалился от нее, отдавая все силы, время и помыслы своим новым обязанностям оруженосца. На просьбу Розалинды, чтобы ей прислали еще одного помощника из числа тех, что трудятся на полях, отец ответил решительным отказом. Невозможно снять с полевых работ ни одного человека, твердо заявил он: каждый крестьянин должен не только возделывать свою собственную полоску земли, но и отработать положенное количество дней на угодьях сэра Эдварда. Пока стоит хорошая погода, ни о каком дополнительном помощнике и речи быть не может.
