Стефани Лоуренс
Роза в цвету
Баллинашилз, Аргайллшир
17 июня 1826 года
– Что вы здесь делаете, хотел бы я знать?
Дункан Родерик Макинтайр, третий граф Стратайр, ошеломленно смотрел на гибкую фигуру, наклонившуюся над табуретом у фортепьяно в гостиной его дома. Дункан был потрясен. Он не верил своим глазам. Он застыл на пороге.
Роуз Миллисент Маккензи-Крэддок, его погибель, самый надоедливый, неискоренимый шип в его теле, подняла голову – и улыбнулась той слегка кривой улыбкой, которой поддразнивала его не один десяток лет. Ее большие светло-карие глаза блеснули.
– Доброе утро, Дункан. Я слышала, что вы приехали.
Ее мягкий, едва различимый шотландский акцент подействовал на Дункана точно нежная ласка. Поза, в которой стояла Роуз, позволяла видеть часть ее груди цвета сливок. Взгляд остановился на ней, и Дункан окаменел с ног до головы. Собственная реакция так же удивила его, как и то, что он нашел Роуз здесь, – и удивила так же неприятно. Губы его сжались. Пальцы стиснули дверную ручку, он помешкал, потом нахмурился, шагнул в комнату, закрыл дверь. И крадущимися шагами двинулся на свою Немезиду.
Когда он приблизился, Роуз выпрямилась, держа в руках нотные листы, разборкой которых она была занята, и удивилась, почему это ей стало трудно дышать. Почему она не может отвести глаз от Дункана, от его глаз. Словно они играют в салки, и она должна прочесть его намерения в прохладной синеве этих глаз, все еще вызывающих у нее озноб, как вода в покрытом рябью озере, расстилающемся под окнами гостиной.
Они уже далеко не дети, но Роуз с полной определенностью почувствовала, что страшная игра между ними продолжается. Роуз охватили волнение и какое-то непонятное предчувствие.
Комната была просторная, длинная, и, не сводя взгляда с лица Дункана, Роуз успела оценить общие перемены, которые произошли с ним за прошедшие двенадцать лет. Начать с того, что он стал крупнее – гораздо крупнее. Плечи стали шире. Он стал крепче весь, с ног до головы. Он казался опасным – Роуз прямо-таки чувствовала исходящую от него опасность. Казалось, аура мужской агрессивности окутывает его; аура эта ощущалась в его походке, в напряжении, охватившем всю его высокую фигуру.
Залихватский завиток черных волос на лбу, резкая асимметричность лица с упрямым подбородком, мужское высокомерие в синих глазах были теми же, что и раньше, но теперь стали гораздо четче и определеннее. Как будто время содрало с Дункана поверхностную мягкость и открыло таившуюся под ней твердую, как гранит, суть.
Он остановился в двух шагах от Роуз, сердито сдвинув черные брови.
Вынужденная поднять взгляд, она вскинула голову и снова скривила губы.
Кажется, Дункан рассердился еще больше.
– Повторяю, – он словно отрубал слова, – я хотел бы знать, что вы здесь делаете?
Роуз улыбнулась еще шире, и в голосе ее задрожал смех.
– Разумеется, я приехала сюда на Иванов день.
Дункан не сводил с нее глаз; он уже не сердился, а только хмурился.
– Вас пригласила матушка.
То был не вопрос, но она все же ответила:
– Да. Но ведь я всегда приезжаю сюда, каждое лето.
– Вот как?
– Ну да. – Она опустила крышку табурета, потом, не глядя, собрала ноты и положила их на фортепьяно.
– Должно быть, я не попадал сюда одновременно с вами.
Роуз подняла голову.
– В последние годы вы не часто сюда приезжали.
– Я занимался делом.
Роуз кивнула и с трудом подавила желание отойти к окну, чтобы не стоять рядом с ним. Раньше она никогда не боялась Дункана; неужели теперь она почувствовала страх перед ним. Роуз откинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
– Так я и слышала. Вы живете в Лондоне, восстанавливаете состояние Макинтайров.
Он пожал плечами:
– Состояние Макинтайров в полном порядке и полностью восстановлено. – Его взгляд стал резче. – Я не забыл, что вы натворили двенадцать лет назад.
Двенадцать лет назад. Тогда они виделись в последний раз. Он был невыносимо модным двадцатитрехлетним молодым человеком, с самыми высокими воротничками и туго накрахмаленными кружевами на рубашке, какие только можно увидеть к северу от шотландско-английской границы. И даже к югу от этой границы. И Роуз не выдержала. За полчаса до того, как он поднялся наверх, чтобы одеться к Охотничьему балу, который давала его матушка, она проскользнула в комнату Дункана и отпарила все его воротнички. Пришлось ему появиться на балу немного не таким безукоризненным. До сих пор не раскаявшаяся в содеянном, Роуз усмехнулась:
– Если бы вы только видели себя…
– Не напоминайте. – Он окинул взглядом ее лицо, потом снова прищурился. – Вам двадцать семь лет – почему вы не замужем?
Роуз, не уклонившись, встретила его взгляд и холодно подняла брови.
– Разумеется, потому что я еще не нашла того, за кого хотела бы выйти замуж. Но вам тридцать пять, и вы тоже еще не женаты – хотя, насколько я понимаю, это скоро изменится.
Дункан раздраженно вспыхнул, сжал губы.
– Возможно. Я еще не решил.
– Но вы пригласили ее сюда вместе с родителями, не так ли?
– Да… нет. Их пригласила матушка.
– По вашему указанию.
Не получив никакого ответа – он только еще сильнее сжал губы, – Роуз осмелилась насмешливо хмыкнуть. Она не была уверена, что это безопасно – играть в старые игры, но кажется, старые шутки все еще действуют. Перемена в его поведении была почти не заметна, но все же в ответ на ее улыбку Дункан насторожился.
Роуз знала его буквально всю жизнь. Она была единственным ребенком немолодых и богатых родителей, и в детстве ее баловали и ласкали, но строгих запретов было немало. Как наследницу, ее холили и всячески охраняли, и только летом, в долгие блаженные недели, что она проводила здесь, в Баллинашилзе, ей позволялось быть самой собой. Дикой, беспечной девчонкой-сорванцом. Ее мать была близкой подругой и родственницей матери Дункана, леди Гермионы Макинтайр; в детстве Роуз вместе с родителями проводила у Макинтайров каждое лето, наслаждаясь драгоценной свободой. Мать умерла пять лет назад, но Роуз казалось вполне естественным и дальше приезжать сюда, с отцом или без него; леди Гермиона заменила ей мать, и Роуз глубоко любила это пристанище, которое, по ее мнению, слишком часто руководствовалось чувствительностью.
Роуз совершенно была не склонна к чувствительности, и этот факт Дункан мог подтвердить. Будучи на восемь лет старше ее, он был единственным ребенком в доме в те давно прошедшие лета; и естественно, Роуз привязалась к нему. Будучи нечувствительной – или, точнее, упрямой, своенравной, нелегко поддающейся запугиванию, – она не обращала внимания на все его попытки избавиться от нее. Роуз следовала за Дунканом по пятам; она была твердо уверена, что знает о нем больше, чем кто-либо еще.
