— Почему ты плачешь?
В его голосе было много чувства — такой искренней заботы и тепла, что у нее снова полились слезы. Джемме было стыдно за эту слабость, однако это нисколько не помогло ей справиться с нею.
Он решительно взял ее за подбородок и заставил поднять голову.
— Мне невыносимо видеть эти слезы. Слезы женщины, которую я люблю.
Она напряглась и, резко сев на кровати, прижала ладонь к губам, чтобы заглушить возглас, сорвавшийся с ее губ. Гордон сел рядом, крепко обняв за талию сильной рукой. Она внезапно вышла из себя и, сжав кулак, ударила его. Они сидели слишком близко друг к другу, так что удар, пришедшийся в плечо, оказался слишком слабым. Тогда она подняла руку и отвесила ему оплеуху.
— Ты не говорил, мне о любви, даже когда я тебе в ней призналась! — Она попыталась высвободиться, но он продолжал крепко держать ее. — Негодяй! Неужели эти три слова было так трудно произнести тогда, когда моя жизнь могла оборваться прежде, чем я их от тебя услышу?
— Вот поэтому я тебе и не сказал.
— Ох!.. Хитрец! Отпусти меня.
Он снова лег на спину, хохоча так громко, что балдахин содрогался. Поймав Джемму, он повалил ее на себя, прижимая ей руки, а потом перевернулся, не давая ей вывернуться, и прижал обе руки к ее щекам, чтобы смотреть прямо ей в глаза.
— Я ничего тебе не сказал, потому что мне невыносимо было думать, что ты тогда сочтешь свою жизнь завершенной. Мне хотелось, чтобы у тебя оставалось что-то, за что надо бороться, ради чего готова ты была бы превозмочь все, что на тебя обрушилось. Твой характер не позволяет тебе отступить и сдаться, милая, и я был готов этим воспользоваться, чтобы вернуть тебя.
Она снова его ударила, но он только улыбнулся:
— Поверь, ничего слаще я в жизни не слышал. Твое признание дорогого стоит.
— А может, я больше никогда этих слов и не повторю. Это будет справедливым наказанием за то, что ты допустил, чтобы я терзалась в сомнениях: любит — не любит.
— Я был очень несчастен.
Глубокое и искреннее чувство отразилось в его взгляде и тронуло ее сердце. Невозможно было не понять появившейся в его глазах нежности. Этот взгляд поразил ее в сердце, подобно молнии. Теплота и нежность, с которыми он на нее смотрел, не могли не вызывать ответного чувства.
— Настолько несчастен, что, наверное, умер бы вместе с тобой. Я никогда не думал, что какая-то женщина способна поставить мужчину на колени, но ты это сделала, милая. Я часами молился в церкви, стоя на коленях, и сделал бы это снова, потому что люблю тебя так сильно, что мне самому это не нравится!
— Ох, Гордон, ты чудесный! — Она подняла руки, прижав ладони к его щекам. Он закрыл глаза с тихим хрипловатым стоном. — Ты — мужчина, которого я люблю. Люблю глубоко и сильно, всем сердцем.
Он открыл глаза, заблестевшие от непролитых слез. Этот взгляд ясно сказал Джемме, насколько правдивыми были его слова.
Он тихо вскрикнул, когда она согнула колено, задев его мужское достоинство. Снова перекатившись на спину, он прижал ее к себе, нежно притянув ее голову к себе на плечо.
— Могу поклясться, что ты — единственная женщина, которую я люблю.
Неделю спустя…
— Вы выглядите гораздо лучше.
Чувствовалось, что эти слова леди Джастина произносит без какой бы то ни было эмоции. Ее глаза постоянно устремлялись на окно и на тучи, сгустившиеся на горизонте.
— А вы выглядите печальной.
Джемма встала и прошла через комнату. За неделю отдыха и хорошей еды ее силы восстановились почти полностью.
— Я уже много лет не чувствовала себя счастливой — с тех пор как меня разлучили с сыном. — При воспоминании о ребенке в глазах Джастины зажглась радость, но она прикусила губу и снова посмотрела на темное небо. — Сейчас Брэндону семь.
Она так давно не видела сына.
— Не надо меня жалеть. Все это время, пока я была с вами, я видела жалость в ваших глазах. В нашей жизни дети — главное, ради чего стоит жить. Вам пока незнакомо то счастье, которое дает ощущение зреющей внутри тебя новой жизни. Но еще дороже мне мысль о том, что я могу оградить моего сына от окружающих бед. Большего я не могу ни ожидать, ни просить.
— Но большее возможно! — Джемма подошла к своей собеседнице и прикоснулась к ее локтю. — Я нашла такое счастье, о котором даже не подозревала. Вам нужно открыть свое сердце достойному человеку, что находится рядом.
— Вы говорите о Синклере? Ну, конечно. Другого столь плохо скрываемого секрета в замке Эмбер-Хилл не найти!
— А разве это должно оставаться секретом?
Джастина резко стряхнула с себя пальцы Джеммы и сцепила руки перед собой. То была совершенно безупречная поза, и держалась она так, словно была изображением на картине, а не живым человеком. Своими изящными позами и прекрасными манерами Джастина часто напоминала Джемме парадные портреты. Прочесть ее чувства было невозможно, потому что она скрывала их под маской безмятежности, никогда не выдавая своих подлинных мыслей.
— Сейчас мой сын ведет очень простой образ жизни. В поместье своего отца. И это потому, что я подчиняюсь канцлеру Райотли. Если я не буду этого делать, моего сына заставят жить при дворе. — Джастина смертельно побледнела. — А там царит один порок. Такая обстановка погубит в нем все доброе.
У Джеммы заныло сердце. Керан запретил леди Джастине уезжать из Эмбер-Хилла, надеясь выманить того человека, который послал ее с поручением предать его. Ее брат был умелым и расчетливым хозяином, однако в это мгновение Джемме ближе стала Джастина, потому что они обе были женщинами, пытающимися выжить в мире, где все решают мужчины.
— Мне необходимо вернуться ко двору, Джемма. Керан женат, они ждут ребенка. Он не сможет дать мне убежище — да я и не хочу этого. Вы можете меня понять? — Она снова посмотрела в окно. — С севера к нам уже подкрадывается зима, и у меня такое чувство, будто она убивает мою способность уберечь Брэндона, моего мальчика.
— Не уверена, что понимаю вас. — Джастина тяжело вздохнула, но Джемма упорно продолжила: — Вы попросили меня не жалеть вас, Джастина. Но ведь на самом деле, когда я вас жалею, то вижу, как несправедливо удерживать вас здесь.
Джастина несколько мгновений молчала, продолжая смотреть в окно.
— Тогда жалейте меня, но заставьте брата вернуть мне свободу.
Ее голос стал тихим и хриплым, ясно показывая, насколько ей отвратителен тот способ, которым она может добиться того, что ей необходимо.
— Это ничего не даст.
Джастина гневно повернулась к ней:
— Вы со мной играете?
— Нет, просто говорю вслух то, о чем мы обе прекрасно знаем, несмотря на то что вы попросили меня попытаться уговорить брата. Но это вы сделали только потому, что оказались в столь сложном положении.
