— Мадемуазель Дюшан никакая не жердь, — возразила Мэри. — Она высокая и с элегантной фигурой.
Эмили посмотрела в тот угол зеркала, где отражалась половина лица Мэри. Слабое февральское солнце ясно освещало приподнятый уголок рта девочки. Эмили улыбнулась ей в ответ.
— Но ведь у тебя есть занятия, Фредди. Или ты забыл про экзамены в Оксфорд?
— Оксфорд? Кому он, черт возьми, теперь нужен?
Мисс Динглеби хлопнула в ладоши.
— Прочь, вы оба, сейчас же! С платьем все в полном порядке, как вы и сами видите, и я должна снять его с ее высочества, пока она не залила его чаем и не испортила. Идите, идите!
Мэри и Фредди вышли, и мисс Динглеби начала расстегивать бесконечные крючки на спине у Эмили.
— Это у вас прекрасно получается, — заметила Эмили.
— Что именно? Работа вашей камеристкой?
Эмили улыбнулась.
— И это тоже. Но я имела в виду то, как вы управляетесь с людьми. Когда я учила Фредди, то ловила себя на том, что пользуюсь вашими уловками. И вашими интонациями.
Расстегнув наконец лиф, мисс Динглеби помогла ей снять пышное платье и множество нижних юбок.
— Вы полностью готовы к завтрашнему испытанию?
— Думаю, да. Полагаю, если не доверять вам, то нельзя довериться никому.
— Это верно.
— Вы в самом деле думаете, что те люди нападут? Со времени моего возвращения в Лондон мы не заметили никаких признаков опасности.
Мисс Динглеби вытащила дневное платье из розового шифона.
— Это может означать все что угодно. Но ваш дядя знает, что делает. Такие мероприятия подталкивают подобного рода организации к открытым действиям. В незащищенной обстановке возникают нужные цели, возникают толпы, где можно спрятаться, возникают неограниченные возможности для проникновения и удара. Но что особенно важно, это гласность. Подумайте об убийстве царя. Подумайте о том, как кидали бомбы в оперный театр.
— И оба нападения увенчались успехом.
Мисс Динглеби безжалостно атаковала крючки на платье.
— Но мы-то будем подготовлены. Ваш герцог обладает инстинктами сторожевого пса, и наши агенты будут расставлены везде. До тех пор, пока вы не начнете проявлять чрезмерную чувствительность, юная леди. Я не желаю никаких охов и ахов в последнюю минуту.
— Разумеется, нет.
— Вы не начнете жаловаться на нездоровье на верхней площадке лестницы?
— Мисс Динглеби, ну что вы, в самом деле. — Эмили вздернула подбородок.
— Очень хорошо. Потому что я глухой ночью тащила вас с сестрами через всю Европу с наступающими нам на пятки агентами не для того, чтобы вы разочаровали меня в главный момент. — Мисс Динглеби хладнокровно и ловко застегнула последнюю пуговицу и повернула Эмили лицом к себе. В этих карих глазах была вся Динглеби: яркие и проницательные, они проникали в самые потаенные уголки души Эмили, как непреклонный луч маяка Ла-Манша. — А теперь, моя дорогая, я задам вам исключительно дерзкий вопрос.
— Вы, мисс Динглеби? Я потрясена.
— Вы должны быть совершенно честны со мной, Эмили, моя дорогая. Я не смогу вам помочь, если вы не будете честны.
— Даже вообразить не могу, о чем вы.
Мисс Динглеби взяла руку Эмили в обе свои и слегка ее сжала.
— Моя дорогая, меня учили замечать любые детали, и поскольку эти последние недели я живу в непосредственной близости от вас и даже сплю в одной с вами спальне, я не могла не заметить, что определенный визитер, обычно вполне надежный, не посетил вас в положенное время. Мм?
Эмили попыталась вырвать руку.
— Вы правы. Это действительно исключительно дерзкий вопрос.
— Герцог уже знает об этом отклонении?
— Которого герцога вы имеете в виду?
Мисс Динглеби изогнула бровь.
— Обоих.
В комнате внезапно сделалось очень холодно, несмотря на горячие руки мисс Динглеби, сжимающие ее ладонь, и свирепый блеск в глазах гувернантки.
— Нет никакой необходимости кому-либо сообщать, — сказала Эмили. — Визитер задержался не так уж и сильно.
— Насколько?
Эмили замялась.
— Неделя. Может быть, две.
— Две недели. Это долго. — Мисс Динглеби еще сильнее сжала ее руку. — И каковы ваши намерения по этому поводу?
— Я… я не знаю. У меня толком не было времени, чтобы подумать. После бала…
— После бала может быть слишком поздно. Ну-ка, сядьте. — Мисс Динглеби подвела ее к элегантному светло-зеленому канапе. — Значит, так. Вы не скажете об этом никому, вы меня поняли?
— Я должна рассказать Эшленду, если… если ситуация не разрешится сама по себе.
— Чепуха. Что произойдет, если вы ему расскажете? Вы будете вынуждены выйти за него замуж. Эта его кампания с постоянным присутствием и такой притягательной, уже готовой семьей закончится тем, что вы станете герцогиней Эшленд, если не будете осторожной.
Эмили вымученно улыбнулась.
— Не такая уж и страшная судьба. Я с каждым днем все больше примиряюсь с ней.
Мисс Динглеби отшатнулась.
— Боже правый, Эмили! Я спасла тебя от этого твоего удушающего германского двора, от королевского брака, этикета и всего прочего, и ты без оглядки ринулась в те же самые цепи, от которых я тебя освободила? Английский герцог, Эмили? Я думала о тебе лучше. И учила лучшему.
— Эшленд не такой.
— Не будь дурой. Полагаю, ты вообразила, что влюблена в него.
— А если так оно и есть?
— Ну так наслаждайся им, сколько влезет, но не вздумай совершить ошибку и обвенчаться с ним.
Эмили вырвала руку и встала.
— Поверить не могу, что все это говорите мне вы, Динглеби. Вы, учившая меня добродетели, долгу и чести!
— Подумайте хорошенько, Эмили. Подумайте о том, что я вам позволяла. О книгах, которые я вам давала. О наших разговорах поздно ночью. Когда это я препятствовала вашим амбициям?
Эмили стояла и молчала, и только сердце лихорадочно билось.
— На самом деле вы вовсе не хотите выходить за него замуж, верно? Из огня да в полымя. Я только говорю вслух то, о чем вы думаете.
— Я и вправду его люблю. И хочу прожить с ним всю жизнь. Хочу…
— Но на своих условиях, ведь так? Без обузы, без обязательств. Став вашим мужем, он сможет контролировать каждый ваш поступок.
— Он этого не сделает.
— Вы возражаете самой себе. Ну-ка, сядьте. — Мисс Динглеби похлопала по кушетке рядом с собой.
Эмили осталась стоять.
— Ну хорошо. А теперь послушайте меня: вы совершили прискорбную ошибку, но существуют способы все исправить, никого не ставя в известность.
Почему-то слова мисс Динглеби не казались настолько страшными, насколько должны бы. Эмили слышала их словно издалека, равнодушно, будто они снова находились в классной комнате дворца и шел урок. Луиза слушала бы внимательно, держа наготове карандаш, Стефани смотрела бы в окно, восхищаясь бабочкой. Грудь Эмили заныла от тоски.
