С дороги бросилась врассыпную стайка возмущенных лебедей. Особняки, мимо которых я проезжал, были похожи как две капли воды – вычурные бастионы из кирпича с деревянной крепью, дорогие эркеры и изящные новомодные трубы, которые выводили дым прямиком из каминов. Каждый особняк окружала высокая стена с прочными воротами; при каждом особняке наверняка была собственная пристань. Состоятельные жители Лондона не ездили по городу верхом, если могли отправиться по Темзе на личной барке.
У одних ворот я резко осадил Цербера.
Вокруг меня смыкалась тишина.
Я никогда прежде здесь не бывал, хотя служил семейству Дадли. И тем не менее сразу распознал этот дом. От него веяло опалой: неопрятные космы высохшего плюща болтались на воротах, во внутреннем дворе царило запустение. Над входной дверью, испещренная лишайником и птичьим пометом, висела эмблема Дадли – медведь с сучковатым обрубком дерева. Я загляделся на нее, и волна воспоминаний нахлынула на меня, грозя накрыть с головой. Всю свою жизнь я видел эту эмблему – вырезанной на стенных панелях и перемычках окон, пришитой к мундирам и плащам. Я и сам носил ее в то недолгое время, когда служил оруженосцем Роберта. Некогда это был символ гордости и власти, теперь же – лишенный смысла знак низвергнутого рода.
Я спешился, привязал Цербера к железной перекладине в стене. Отменно обученный, он тут же принялся щипать мерзлую траву, а я двинулся вдоль особняка в поисках прохода. Ворота были заперты, да к тому же чересчур высоки, чтобы через них можно было перелезть. Стены выглядели так же неприступно. Тем не менее на краю наружной стены я заметил небольшую прореху там, где она примыкала к реке, – каменная кладка просела от сырости и запустения.
Опустившись на корточки, я заглянул в дыру. По ту сторону видна была часть сада, некогда пышного, а ныне заброшенного и чахлого. Иссохшая лужайка вела к берегу, где был спуск к воде; у причала болталась на привязи крытая барка.
Скребя известковый раствор лезвием кинжала, я расширил щель, затем лег ничком, натянул плащ на голову, чтобы не запутался между ног, и, царапая бока и плечи о стылый камень, протиснулся внутрь.
И выпрямился, холодея от растущей тревоги. Особняк был в нескольких шагах – помпезная громада с мертвыми темными окна. По вымощенной плитами террасе я прошел к черному ходу. Подергал засов, ожидая, что дверь окажется заперта. Я ошибся. Распахнув дверь, я шагнул внутрь – и едва не споткнулся о нечто распластавшееся на полу в коридоре. Одного взгляда на труп мне хватило, чтобы узнать подручного Ренара. Лужа крови, растекшаяся под ним, свидетельствовала о недавнем и чрезвычайно точном ударе шпаги. Его ударили, едва он вошел в дом, вне сомнения посланный Ренаром на поиски Сибиллы. Я вдруг вспомнил, как она говорила, что Ренар снял особняк на Стрэнде, чтобы поселить там любовницу, – вот только в сумятице недавних событий эти слова вылетели у меня из головы.
Сибилла заманила меня сюда. Она ждала, что головорез Ренара появится в этом доме; теперь она точно так же ждет меня.
Обойдя убитого, я осторожно двинулся вглубь особняка. Это был дом-призрак, и в его обширной пустоте мои шаги отзывались особенно гулким эхом. Стены были оголены – ни картин, ни гобеленов.
Заметив впереди мерцающий отблеск, я сжал рукоять шпаги. Я ожидал, что вот-вот навстречу мне метнется из темноты Сибилла, но, медленно подойдя ближе, увидел, что свет исходит из комнаты, где на боковом столике у зеркального окна горит фонарь.
Затем я услышал голос:
– Тебе нечего опасаться. Я одна.
Я шагнул в узкий дверной проем. Помещение, в котором я оказался, служило, скорее всего, личным кабинетом или, может быть, небольшой библиотекой, используемой для приватных дел. Окно в виде ромба выходило на внутренний двор и парадные ворота. На полу под окном высилась груда высохшего камыша вперемешку с обрывками ткани. Пахло сыростью и плесенью, но вдобавок отчего-то попахивало маслом, и откуда исходит этот запах, я определить не смог.
Помимо столика с фонарем, в комнате был только выщербленный дубовый стол, позади которого стояла Сибилла. На ней была черная рубашка с широкими рукавами, облегающий кожаный жакет и короткие штаны с поясом – то же, что в ночь нашего поединка. Не хватало только маски.
Сибилла усмехнулась:
– Долго же ты добирался сюда. Разве я не упоминала, что Ренар снимает особняк? Впрочем, принимая во внимание все обстоятельства, твоя забывчивость вполне простительна.
Мне пришлось приложить все силы, чтобы выдержать взгляд ее глаз – блестящих, точно залитых лунным светом фиалок, соблазнительных, как грех. Я крепче стиснул рукоять шпаги, словно это был талисман, оберегающий от чар.
– Можешь убрать шпагу. – Сибилла выразительно развела руки. – Как видишь, я безоружна.
– По твоим словам, – отозвался я. – Впрочем, это бы меня не остановило. Не будь ты женщиной, я бы прикончил тебя без малейших колебаний.
– Стало быть, то, что я женщина, в кои-то веки служит мне защитой? Но скажи, чем я заслужила такую враждебность?
Я в упор взглянул на нее:
– Ты обманывала меня с первой минуты. Ты сказала, что шпионишь за королевой по приказу Ренара, но на самом деле он приставил тебя шпионить за Кортни. Ты соблазнила графа, выманила у него все тайны, но не сообщила Ренару о своих открытиях – ни о заговоре, ни о том, кто я такой. Ты знала, что я проследил за графом до борделя, знала, о чем я договорился с ним. Ты притворялась, что помогаешь мне, а меж тем готовила западню. Продолжать?
– О да, конечно! – Глаза ее заблестели ярче. – Все это так… захватывающе.
Я угрожающе шагнул к Сибилле:
– Ты оставила в моей комнате отравленное письмо. Все это время ты внушала мне, что это дело рук Ренара, а на самом деле убийца ты!
Сибилла взяла кувшин, стоявший на столе, и наполнила элем два кубка. Один кубок она протянула мне. Я не шелохнулся. Вздохнув, она поставила кубок так, чтобы я при желании мог до него дотянуться.
– У меня и в мыслях не было покушаться на жизнь мальчика. Я хотела припугнуть тебя. Видишь ли, твое появление на сцене было для меня полной неожиданностью; замысел мой не был рассчитан на твое вмешательство. Я просто не знала, как справиться с тобой. Но и твоей смерти я не хотела: яда на печати было ровно столько, чтобы ты почувствовал недомогание. Твой оруженосец, видимо, оказался чересчур худосочен, если яд подействовал так быстро. То была злосчастная случайность.
– Случайность?! – Голос мой зазвенел от ярости. – Он погиб по твоей вине!
– Да, я знаю. Мне… очень жаль.
Сибилла произнесла это так, словно само чувство жалости было ей незнакомо и она затруднялась выразить его с помощью слов. Та самая женщина, которая плакала в моих объятиях, так неподдельно заботилась обо мне и страстно мне отдавалась; та самая – и все же другая, словно она сбросила кожу, явив иной, столь же прекрасный, но куда более смертоносный облик.
